О себе Вера рассказывала сбивчиво, торопливо. Неожиданный приезд Константина испугал и обрадовал ее. Робкая надежда вдруг затеплилась в ее опустошенной душе. Она не знала, как себя вести. От этого волнения скуластенькое худенькое личико ее разгорелось и стало даже по-прежнему привлекательным.
Константин с удовольствием выпил и закусил. Сидели, разговаривали. Из несвязных рассказов Веры он узнал, что Стянька на днях проводила Ваню в бригаду и теперь с детьми живет одна.
— Подумать только, — рассказывала Вера, — бессовестная какая. Сама повешалась ему на шею. До этого в леспроме таскалась, да отцу стали говорить. Сам активничает, а дочь долгие рубли загоняет. Привез он ее. Так она в отряд поварихой пошла, чтоб только мужика себе залучить. Такая, такая… — Вера пренебрежительно сморщилась, подыскивая определение, — противная! Ей ли не муж доставался. Так нет — вильнула хвостом. Теперь и с этим… Нет его дома, так мужики — то Колька (с Фроськой по-комсомольски окрученный), то Мишка Фролов (этот издыхат все, холостой ходит) — не выходят от нее. Все будто радио ходят слушать. Хи! Глядишь, третий громкоговоритель будет. А Иван, как слепой, скажи, готов на руках ее носить.
Константин слушал мрачно, накручивая на палец черную прядь волос. Думал о Степаниде. Про себя он решил, что сегодня же сходит к ней.
Тимофеевы жили в доме выселенного Важенина Спиридона Малушка. Солнце только что скрылось, и длинное узкое облако, неподвижно висевшее над лесом, казалось, было оковано золотом. Константин, нагибаясь, ступил через подворотню разбитой калитки и увидел: на месте амбаров и темных навесов одиноко стояли толстые столбы. К одному из них была прикручена проволокой высокая тонкая жердь, перечеркнувшая полнеба.
«Вот оно, радио, — злорадно усмехнулся Константин. — Хотел Ваня хоромы построить, а забрался в готовенькое и то не уберег».
В темных сенях пахло хлебным квасом и смородиной. Было тихо.
Константин осторожно потянул на себя дверь. В кухне никого не было.
— Кто там? — раздался из горницы приглушенный голос. За ним последовала тихая возня и детский смех.
— Не балуй! — продолжал тот же голос, строго-ласковый. — Будешь баловать — придет волк и унесет тебя.
— Мама, а он, волк, какой? Как Сашин Соболько? Ага?
— Нет. Соболько добрый, а волк злой, злой. Лежи. Я пойду посмотрю.
Послышались шаги. Константин невольно прислонился к косяку. Сердце его забилось часто и гулко.
— Здравствуйте, — сказала женщина, выходя на кухню.
Он ответил сдавленным, несвоим голосом.
— Здравствуйте.
— Садитесь. Сейчас огонь зажгу.
Думая, кто бы это мог быть, Степанида стала искать в печурке спички и вдруг почувствовала, что руки у нее дрожат. Она зажгла лампу и, боясь оглянуться, стала крутить фитиль, то прибавляя, то убавляя трепетный огонек. Гонцов так и впился в нее глазами. Ждал. Наконец, она повернулась. Это была Стянька, но не та, постоянно застенчивая, с глазами, полными преданности и обожания, какой помнил ее Константин со дня их встречи в Малиновом овраге, и не та, бледная и растерянная, какой оставил он ее в квартире на канифольном заводе, и совершенно не та, какой хотел он ее встретить, — перед ним стояла новая Стянька.
Чуть располневшая, одетая по-домашнему во что-то широкое, с русыми волосами, распустившимися по плечам, она стояла среди избы и смотрела куда-то мимо неожиданного гостя. Под пепельными ресницами в ее потемневших глазах еще прыгали бесики озорства и томления, какие рождает счастливая возня с ребенком, но какая-то тень тревоги уже лежала в приподнятых бровях.
— Вы к Ване? — произнесла она, сдерживая непонятное волнение. — Его нет дома.
Константин шагнул.
— Стеш… Степанида Степановна! Я…
Теперь только поняв, что именно то, о чем она только смутно догадывалась, произошло. Степанида беспомощно улыбнулась и, словно ища защиты, посмотрела в темный квадрат горничной двери. Неуверенно шагнула к ней и тихо прикрыла.
Константин истолковал это по-своему. Его бросило в жар.
Степанида растерянно оглянулась и шепотом спросила:
— Зачем?
Константин поднял руки и сделал шаг вперед.
— Не надо! — с ужасом выдохнула Степанида.
За дверью послышалась возня. Степанида быстро повернулась и скрылась в комнате. Но она даже не подошла к детям. Прислонившись к стене, она несколько минут стояла в забытьи.
— Господи! Что это?..
Воздух в комнате стал горячим. В горле комом стояла боль. С новой силой переживала она все то, что принес ей в жизнь этот жестокий человек. Кто он? Что ему надо от нее? Зачем он явился после всего? Вихрем неслись мысли. Она не знала, сколько стояла так. Час? Вечность?..
— Мама! Да, мама, же! — наконец услышала она требовательный голос дочери. — Кто там?
— Никого нет. Спи, доченька. — Ложь была противна, но что сказать.
— Ас кем ты там разговаривала? — строго, как ей показалось, спросил сын.
— Это дядя приходил. Чужой дядя.
— Ну и скажи ему, что папа в МТС.
— Ладно, ладно. Скажу. А вы спите…
Скрываться дальше было немыслимо. С трудом овладев собой, Степанида снова вышла в кухню. Плотно прикрыла за собой дверь.
— Уйди! — тихо сказала она и, боясь, что он не расслышал, повторила: — Уйди! Я не хочу слушать тебя. Ты… ты опять начнешь изворачиваться и врать. Ты все врешь. Бессердечный ты человек. И письмо твое, и все, все… — Голос ее крепчал. С трудом сдерживая рыдания, со все возрастающим чувством ненависти, она спешила выговориться, пока молчал он. Сможет ли она говорить так, если он скажет: дорогая моя?.. — Ты думаешь, я не знаю, почему ты уехал и с кем. Не оправдывайся. Я знаю. Я все знаю. И ты думаешь, я поверю тебе. Нет. — Слезы сдавили ей горло. — Ты думаешь, что я молчала тогда по глупости. Может быть. Сердцем своим бабьим пожалела. Такая я тогда была. Ради него пожалела. Думала: отец. А после узнала, что ты и от отца отказался, поняла — тебе ничего не дорого. Поздно поняла. Не поверил бы никто. А ты. Ты только о себе думал. Звали вас на деревне волками. Волк ты, волк и есть.
Последние слова, как плетью, обожгли сознание Константина. Он не знал, чего в нем больше сейчас, — обиды, возмущения или страха при мысли, что есть человек, который разгадал его и сказал ему все то, в чем он сам не в силах был признаться себе все эти годы.
— А-а! — зарычал он. — Правду о тебе говорят. Какая ты была, такая и осталась, — и Константин словно выплюнул скверное ругательство.
Степанида ничего не ответила. Но он видел, что она сильнее его.
Опустошенный, поворачиваясь медленно, по-волчьи, он вышел из избы, так и не узнав о том, что, как только закрылась за ним дверь, Степанида упала на лавку и забилась в судорожных рыданиях.
Утром следующего дня Константин через Таловку выехал обратно в Рудогорск.
В Таловку шел пешком. Мимо Кочердыша, мимо Острого Увала, мимо Спирина болота и Источинских падей. За спиной вставало солнце. Освещенные им, стремительно наплывали мокрые взъерошенные придорожные кусты, дальние колки с их утренней прохладой, с беспечным звоном синиц, с цветным окаемом меж. Константин шел, ничего не замечая. Только один раз недалеко от Малинового оврага остановился, вытер мокрый лоб рукавом и оглянулся.
Кто знает, когда еще он увидит эти места? И увидит ли?..