Анисья ответила:
— И-и… Што ты! Верно, Василий Аристархович, верно… И не нажить им, эким-то.
— Верно, говоришь? А напослед выходит: я — кулак, ненужный елемент. Кто же нужный-то? Уйтик да Никишка-пьяница, да Овдошка!.. Янов!.. За рогаль не умеет браться, а туда же: «я из крестьян!». Отнять да разделить — вот и арихметика вся. Разве так надо? Я, можно сказать, первый за коммуну…
Василий внимательно посмотрел на Анисью и вдруг выпалил:
— В колхоз я думаю записаться.
Сказав так, он тут же подумал: «Это выход!».
— И хлеб туды? — удивилась Анисья.
— А как же? Всю домашность.
— А насчет того как?
— Чего?
— А ты обещал, Василий Аристархович… Есть нечего.
— В коммуну зайдешь — дадут.
Анисья вздохнула и села на лавку. Катерина молчала в кути. Василий снова заговорил:
— Конешно, бедноты много будет, паек не ахти какой дадут… Я тебе уступлю. Только молчок. Поняла? В коммуне моя рука будет — в обиду не дам.
На следующий день неожиданно приехал Костя.
Отца он нашел в амбаре. Василий сосредоточенно пересыпал пшеницу из закрома в широкие мешки.
Руки его тряслись, и зерно сыпалось на пол. Петух стоял на предамбарье и, опустив крылья, смотрел, как зачарованный, лукавыми бусинами глаз. Радугой дрожал его ослепительный хвост. Заслышав Костю, он подпрыгнул и, как в ладони, забил жесткими крыльями.
Василий встал в дверях.
— Тебе кто открыл?
— Никто. Открыто было.
Василий почувствовал, как кровь его сначала собралась в сердце, а потом ударила в лицо.
— Я думал — чужой, — облегченно вздохнул он и сел на приступок.
— А что?
— Хлеб нагребал. В мешки, — он локтем ткнул двери. — На мельницу… А ты чего?
Костя сел рядом с отцом, положив руки на колени.
— Все, отец, хитришь. Куда хлеб?
— Сказал — на мельницу! Жрать ведь нечего. Это тебе паек дают…
Костя спросил лениво, кивнув на амбар:
— Прятать?
Василий Аристархович сорвался с места.
— Ну и что ж? И прятать! Своими, вот этими руками нажил! Скажи пойди. Коммунист!
Он с треском сжал пальцы и покрутил кулаком перед лицом сына.
— Мне чего, — спокойно отодвинулся Костя, — мне плевать. Мне пайка хватит. К тебе не пойду.
Он взял с пола горсть зерна и кинул петуху. Тот жадно забил по земле крепким клювом, скликая кур. Василий Аристархович вздохнул:
— А у нас хлебозаготовки. Сыроварова верховодит, Овдошка Никиткина… Ты куда сейчас?
— В город, в командировку. На неделю.
Вечером он действительно уехал. В ту ночь на двух телегах Василий увез со двора десять мешков пшеницы. А через несколько дней получил от Кости письмо.
«…Еще, папаша, предлагаю вам бросить все и идти на производство. Тебе не хозяйствовать. Здесь есть большой завод, и ты мог бы пристроиться. Я, пока тут, мог бы тебе способствовать. А в деревне тебе все равно не жить. Политика такова — уничтожить кулака, и все это ни к чему, бесполезно. Тебе выходов нет. Мой дом не отстраивай — продай. Торговал Базанов — продай. И старый можно спустить, пока в цене, и всю домашность…».
— Пошел! — скомкал листок Василий. — Политика!.. Може, опять нова экономическа политика, а на поверку — те же штаны назад узлом.
Он в клочья порвал письмо и бросил его в печь.
3
«Завороженный!»…
Все чаще Стянька вспоминала это Фросино слово.
«А что, есть такая сила: присушат, и век будет тосковать! Травы такие есть. Тетка Орина знает…» — думала она. Несколько раз девушка порывалась сходить к Орине и, наконец, решилась. Едва спустилась ночь, Стянька, накинув на плечи платок, задами, огородами, спотыкаясь о капустные кочерыжки, прокралась к Орининой избушке. Избенка сиротливо жалась к темному тополю, на голых ветвях которого поблескивала ледяная корочка. Удерживая концы шали на груди, успокаивая удары сердца, Стянька задержалась у крыльца. Было холодно и тоскливо. Она хотела было уже повернуть домой, как вдруг дверь неслышно открылась.
— Кто тут крещеный ходит? — безбоязненно ровным голосом, спросила Орина, вглядываясь в темную фигуру.
Стянька шагнула вперед. Орина посторонилась, чтоб пропустить гостью.
— Я, тетка Орина! — прошептала Стянька, ступая через порог. Нервная дрожь била ее. Она не знала, как начать, как объяснить свое посещение. Стянька прижалась к Орине и тихо заплакала. Какой сильной казалась ей эта маленькая старушка с добрым морщинистым лицом! Орина подняла теплыми руками холодное и мокрое лицо Стяньки, участливо заглянула в глаза.