— Не по закону! — заорал он. Но на него, как ласточки на ястреба, налетели девчата и повалили в снег.
— Законник!
— А-а-а!
— Куча мала-а-а!
— Ой, ногу, ногу, черти!
— Охолони его снежком!
— За ворот!
— Больно!..
— Пусти…
— Ма-а-монька-а-а!
— Ха-ха-ха!
В куче теперь барахтались все.
Разгоряченный Алеша, близко-близко увидев веселые Дунины глаза, прошептал:
— Дуня!
Она, улыбаясь, что-то хотела сказать, но в это время снегом залепило глаза. Когда Алеша открыл их, Дуни рядом уже не было. Снежная битва разгорелась с новой силой.
Продолжая игру, и Алеша и Дуня понимали, что в тот короткий миг, когда они смотрели друг другу в глаза, родилось неожиданное, сильное чувство близости и что никогда им не было так хорошо и свободно…
…Вот и наступил праздник двенадцатой годовщины Великой Октябрьской революции. Утром была демонстрация.
Ходили по улицам, белым, как полотенце. Снег, выпавший за ночь, слепил глаза. Шли нестройно. Смеялись. Пели.
запевали приехавшие леспромовцы. А застоинские комсомольцы выводили:
Вадим Шарапов запевал, а его ученики подхватывали вразнобой тоненькими голосами:
В морозном воздухе, как колокольчики, звенели детские голоса:
В темных окнах пялились простоволосые бабы.
У калиток стояли мужики, пряча улыбку в прокуренные бороды.
— Айда, мужички, присоединяйся! — приглашал Алеша Янов.
Ему отвечали:
— Молодым — забава, а нам посмотреть…
Никита Сыроваров, постукивая батожком, выставил клочковатую бороду:
— Я вот стар, а душа молода! Пускай посмотрят, кому любопытно.
Василий Гонцов покосился и подтолкнул Антипу-коновала в бок:
— Старик-то егозится… Ха! Нельзя иначе, дочь на ваканции.
Антипа взглянул на него, потрогал шапку и… присоединился к демонстрантам.
Днем в клубе, украшенном сосновыми ветками, открыли торжественное заседание. Алеша Янов, опершись руками на красный стол, долго говорил о достижениях промышленности, о нарастающей коллективизации, о налете китайских белобандитов и о стойкости красных бойцов. Потом выступил уполномоченный рика из Таловки.
5
Вадим Шарапов вышел из клуба.
Стараясь вернуть праздничное настроение, он тихонько запел:
Но что-то мешало ему. Песня показалась глупой и смешной.
Первое время, когда Вадим Шарапов приехал в Застойное, все здесь казалось ему необычным, интересным — леса, озеро, село с густыми садочками и обомшелой церковью. Нравились ему и люди: унылый Цапуля, смешной Фадя Уйтик, веселый и добрый Алеша Янов.
— Вот кстати! Таких людей ждем! — встретил его Алеша. — У нас боевая работа, хлебозаготовки скоро начнутся… Комсомолец?
— Нет, беспартийный, — виновато улыбнулся Вадим.
— А-а! — протянул Янов, — ну, ничего!.. Вот втянешься в нашу работу… Здесь не только ребят, здесь всех учить надо. Приходи сегодня на пленум сельсовета, сам увидишь.
Вадим с жаром взялся за дело. Ему хотелось завоевать такую же любовь, какой пользовался состарившийся и ушедший на пенсию застоинский учитель Дмитрий Никитич. О нем до сих пор вспоминали люди. К нему приходили и с печалями, и с недугами, и с недоуменными вопросами, шли горе размыкать и радостью поделиться.
Первое время Вадим охотно занимался с ребятами, часто бывал в избе-читальне, помогал Алеше. Аккуратно посещал заседания пленума сельского Совета, гражданские собрания. Как-то так повелось, что на собраниях он всегда вел протокол.
Но мало-помалу настроение его изменилось, и он отошел от общественной работы. В комиссии по хлебозаготовкам работать отказался.
«Чего стараются? — думал он неприязненно об Алеше и других членах комиссии. — Добро бы что-то большое творили, незабываемое в веках, а то зерно выколачивают! Кому это нужно?.. И что творится! К чему эта животная грызня?».