— Читала?
— Да. Скучно так…
— Что?
— Ерунду. Старый журнал «Родина». — Она перебросила несколько страниц. — Родина. Где моя родина?
Вадим робко попытался обнять Тоню. Она лукаво погрозила розовым пальчиком.
— Ни-ни… За неимением лучшего снизошел до деревенского шкраба?
— Ерунда! — возразил Вадим. — Правда, здесь интеллигентному человеку тяжело. Знаешь — «для берегов отчизны дальней…». И в таких условиях вдруг находишь человека! «Не в шумной беседе друзья познаются…».
— Правда? — Тоня посмотрела сквозь ресницы. — Странно…
— Что?
— Ты говоришь цитатами из стихов.
Тоня внимательно посмотрела на Вадима и вдруг захохотала.
— Ну вот, сегодня все так! С утра начала читать старый журнал, потом этот разговор… Будто в девятнадцатом веке. Вадим, мы живем в советской России, то есть в Советском Союзе. У нас другие люди, другие интересы. Мы готовим новое поколение…
— Да! Но медвежьи углы мало изменились. А потом зачастую мы не туда бьем, куда следует.
— Как?
— Так. Мужики все те же неграмотные, а кричат о революции, о ликвидации кулака…
— А ты научи! Мы же учителя.
Вадим промолчал. Его поразило, что Тоня говорила так же, как Алеша Янов.
— У вас, я слышала, с хлебозаготовками плохо? — спросила Тоня.
— Не знаю. Говорили что-то там про Гонцова.
— Про Гонцова? — легкая тень пробежала по Тониному лицу. — Кто он такой?
— Крестьянин. Я не пойму его, чудак какой-то. Он хозяйственник хороший. Сейчас вот о коммуне толкует… Мы любим кричать о кулаке. Ну и пусть!.. Это дело не мое… А ведь действительно ерунда какая-то получается: мужика, который умеет хозяйничать, хотят убрать… Но что выйдет из таких, как Уйтик? Я не понимаю…
— И не нужно! — со скрытой улыбкой перебила Тоня. — Я тоже плохо понимаю политику. Еще когда училась, у меня всегда по обществоведению был «неуд». А потом эту политику вообще лучше не вспоминать…
Она легко, по-кошачьи беззвучно прошлась по комнате, сняла со стены гитару с красным пышным бантом.
— Играешь, Вадим?
— Немного.
Она положила гитару на протянутые руки Вадима. Струны дрогнули и зарокотали…
Выйдя от Сосниной, Вадим попал в зыбкую ночную темноту. Безветренный снег медленно падал на лицо, на руки, таял. Ноги, не находя колеи, путались в сугробах.
…Не успела Соснина лечь в постель, как из снежной сумятицы вынырнули санки, ударились об угол школы. Высокая лошадь положила голову на перила крыльца. Из санок выпрыгнул человек и пошел по цельному снегу к окну. Другой остался в санях.
Тоня дунула в стекло лампочки и бросилась на кровать. Не глядя в окно, она знала, что это пришел он — Костя Гонцов.
Костя забарабанил кнутовищем в раму, крикнул что-то пьяное. Его товарищ в санках захохотал.
Соснина, стиснув руками грудь, точно в забытье зашептала:
— Не пущу, не пущу, не пущу…
— Ну ее к черту! — крикнул человек в санках и снова захохотал.
Костя, окрылив ладонями лицо, долго всматривался в темноту комнаты. Потом, ругаясь, отошел от окна, упал в санки, и лошадь с места взяла рысью. Тоня уткнулась в подушку.
Она плакала.
7
Василий Гонцов наткнулся на Уйтика неожиданно, в переулке.
— А, Фадя!
— Сколько лет, сколько зим, а сошлись — и поговорить не о чем, — недовольно ответил Фадя.
— Что так?
— Так не так, вся жизнь четвертак. Хошь, уступлю за гривенник?
— Ну, уж ты скажешь, — ласково усмехнулся Василий. — Ты — человек дорогой. Советской власти прямая польза от тебя…
Уйтик потрогал мутную сосульку на усах.
— От меня-то польза… Опохмелиться нечем.
Василий сокрушенно покачал головой:
— Эх, Фадя… Хороший ты человек, душевный. За что и люблю я тебя. Спесив только. Товарищей забываешь… К Василию Гонцову зайти забыл!
— А разве — есть?
— Для тебя все бы нашлось… Ха! Я ведь не пью, дохтур запретил… Да и не уважаю его. А про запас имею.
Василий провел Фадю в горенку, посадил на софу и через минуту вернулся, неся чайную чашку и непочатую литровку. Чашку поставил на стол, бутылку поднял к самым глазам и, искоса посматривая на гостя, встряхнул. У Фади затряслись руки. В нетерпении он двигал ногами, размазывая по полу тающий снег.
— Ишь ты! Кипит! — невозмутимо проговорил Василий. — А ведь жалко распечатывать. На состав берег.
Чтобы не видеть бутылки, Фадя отвернулся. «Уйдет еще!» — обеспокоился Василий и решительно опустил бутылку.
— Ну, господи благослови! Красну армию долой, — он о лавку раздавил печать и ударил ладонью в дно посудины, — да здравствует николаевское!..