Он налил себе и поднял рюмку.
— Давайте! Со мной за культуру.
Вино обожгло, будто Вадим проглотил тлеющий уголек.
— Вот так! — ободряюще похлопал его по плечу Василий и кинул на тарелку еще кусок пирога. — Это я уважаю. Люди свои, не стесняйся.
И Вадиму уже показалось, что стесняться действительно не к чему. Ему понравились эта расточительная доброта хозяина и неожиданная любезность Кости.
«Ну, что? Может быть, знакомы. Встречались в городе. Что из этого?» — успокаивал себя Вадим.
Завязался разговор.
— Я уже говорил вам, — как бы между прочим, сказал Василий, — паек у вас маловат… Кто робил да потел, тот далеко улетел, а кто не робит, не потет — того кормит комитет. Ха-ха. Так, что ли?
Вадим с горечью припомнил, как ворчала утром Анисья. Паек, действительно, был мал. Несколько раз говорил Вадим Цапуле, что работать при таком снабжении он не может, но тот отделывался одними обещаниями, а заговорить с Яновым Шарапов почему-то стеснялся. Алеша тоже получал только восемь килограммов. Вадим нарочно справлялся об этом в ведомости у Семена Шабалина.
Видя растерянность гостя, Василий снова, как бы невзначай, сказал:
— Я вот навешал Анисье. Сторожихе уж ясно, паек какой. Ну, и навешал. Бедноте советская власть помогать велит.
Он видел, как жадно глотает Вадим сочные куски пирога.
— Заготовки я, можно сказать, выполнил. Там придумали еще какой-то «встречный». Оно, правда, если с дороги свернуть, можно и не встретиться… Вы, Вадим Михайлович, не знаете, как в комиссии?
Вадим поперхнулся.
— Я не работаю в комиссии…
— А-а!..
Василий, казалось, жалел, что Вадим не работает в комиссии.
Вадим положил вилку и неожиданно спросил:
— А вы, Василий Аристархович, не можете продать мне немного хлеба?
— Хлеба? — Гонцов задумался. — Вот уж не знаю… Право, не знаю. Немного разве, по знакомству.
Вадим, хотел взять свои слова назад, но Гонцов решительно сказал:
— Что ж, можно навешать. Ха! Только молчок, Вадим Михайлович!
Шарапову стало стыдно. Он пробормотал:
— Я никому не скажу. Это же не мое дело. Это дело заготовительной комиссии. Я только учитель. Техническое лицо.
— О чем говорить, — поднимая бутылку, перебил его Гонцов. — Люди свои. Я ведь и возьму недорого.
Он опять забулькал из бутылки. Вадим, не отказываясь, принял чашку, выпил. Хотел сказать Косте что-то такое, что приподняло бы его в глазах молодого хозяина, но того уже не было в комнате.
8
Застойное готовилось к престольному празднику — Николину дню. Вином запасались все.
Петька Барсук, не успевая считать деньги, измятые в потных руках, бросал их в коробку из-под мыла «Ландыш». Очередь стояла на улице. У мужиков на усах намерзли белые веретешки сосулек.
Говорили, будто Петька Барсук за один день продал на тысячу рублей вина и соленой рыбы на двести целковых. Раскрутка Шимка взяла целую четверть и еще ведро мелкой посуды. Откуда у Шимки деньги? Наверно, парни затевали у нее хорошую гулянку! Уйтик даже уверял, будто сам дед Быза слез с полатей и, достав хранившиеся в укромном месте деньги, приплелся в лавку. Последнее было явным вымыслом: Быза лежал на полатях и ждал смерти, которая только и могла примирить его с не-забывшейся мечтой о новом доме.
Фадя купил полтора литра и спрятал их от Фитиньи в подполье. Вылез он серый, всклокоченный. Отплевываясь, вытер руки о штаны и пошел шляться по улицам.
Денег на вино дал ему Василий Гонцов.
За три дня до праздника священник отец Павел забежал к Василию Гонцову. Дома была одна Катерина. Отец Павел пососал кончик уса и, уставясь глазами в ее осунувшееся, покрытое темными пятнами лицо, спросил:
— А где, хозяюшка, Василий Аристархович?
Катерина испуганно взметнула руками. С лавки шариками запрыгала и покатилась по полу картошка.
— Я за ним не бегаю! И не хозяйка я…
— Хи! — по-птичьи пискнул он. — Не хозяйка… А где же ты такой чемодан подхватила?..
Вошел Василий, и отец Павел сказал гнусливо:
— Здравствуйте, здрасте, Василий Аристархович, благодетель. А я вот к тебе, печальник наш…
— Какие дела? — Гонцов порылся в кармане, брякнул ключами. — Давай выкладывай. Некогда мне. Спешу.
— Насчет ходу крестного. Как быть? Мирянам желательно. Цапуля, этот ничего, да Алешка Янов не дает, говорит, в рик надо…
— Я за весь мир не ответчик! — отмахнулся Василий Аристархович. — Мне и так житья не стало.