— Пойдем на улицу.
— Зачем?
— Пойдем. Я чего-то тебе скажу.
— Говори здесь.
— Нет… Один на один надо.
Вышли.
— Ты про Фроську знал?
Петька молчал, только уголки губ его вздрагивали.
— Ну!? — с тоской допытывался Колька, все еще на что-то надеясь.
— Ну, знал.
— С кем?
— Чего с кем?
— Ну, она-то.
— А я знаю?
— Костя?
— Может, и Костя. Дело ее… Тебе чего? Не жена.
Колька упрямо сказал:
— Я у Шимки окна выбью. — Помолчал и прибавил: — А Фроську убью.
Петька беспечно отшвырнул ногой снежный комок.
— Холодно что-то… Пойдем в избу.
Колька выругался и с треском выломал кол.
— Ладно! Я один.
Наутро все Застойное знало о том, что Колька Базанов выбил у Шимки окна. Рычаг от садилки валялся тут же. За ночь на подоконнике намело снегу. Шимка ночевала в школе у Анисьи.
Днем Кольку вызвали в сельсовет, но Цапуля, страдая тяжелым похмельем, не знал, как поступить, а Алеша Янов все еще не вернулся, и вскоре Кольку отпустили.
Он притих.
Постоянное выражение отчаянности и задора на его лице сменилось тупой сосредоточенностью. Он словно одеревенел. На замечание Миши Фролова: «Ну, и наломал ты дров, Колька!» — вяло огрызнулся:
— Ну и отвечу. Не твое дело!
— Комсомол позоришь, — сказал Миша.
Колька промолчал.
Шимка ругалась на чем свет стоит.
Ее убивала мысль: Алеша Янов, вернувшись из Таловки, может подумать, что битые стекла — результат «вечерок».
Встретив на улице Дуню Сыроварову, она налетела на нее:
— Ага, секретарь ячейки! Тебя-то мне и надо.
— Чего?
— Комсомолы-то твои окна бить?.. Фулиганить?
Брови Сыроваровой слились в одну узкую полоску:
— Кто выбил? У кого?
— Известно — кто! Ваш комсомолец — Колька Базанов. У меня всю раму высадил. Справляйте избу. С живых с вас не слезу. До района дойду, раз вы передовые люди…
— Это дело сельсовета. Виноват Базанов — исправит раму, а о его поведении у нас будет свой разговор.
Дуня неторопливо пошла, а Шимка, стоя на дороге, еще долго ругалась.
На другой день приехал Алеша. Вечером состоялось комсомольское собрание. Перед собранием Петька Барсук долго шептался с Колькой и первым взял слово.
— Ребята! Это провинность? Правильно! Ну и что же? Я сам работаю продавцом, и нам говорят — забрасывайте вино. Но мы должны перевоспитаться. Он же — пролетарь! Он один как есть и, можно сказать, батрак.
— Ты конкретней говори, — вставила Сыроварова.
Петька сбился под ее взглядом.
— Колька не виноват! — вдруг выступил Миша Фролов.
— Доказательства? — деловито спросил Алеша.
— Какое доказательство?
— Ну… Не он, что ли, бил окна?
— Нет. Окно выбил он, — сказал Миша, как всегда в минуты волнения поводя плечами. — Только он… Я так думаю, не виноват он.
— То есть как это? — удивился Алеша.
— А так, — Миша от волнения закашлялся, и Дуня увидела, что он возбужден до крайности. Она вся сжалась. Ей стало тяжело дышать. Алеша, перехватив ее взгляд, встал, оперся руками о стол.
— Ну — «так», это еще не доказательство. Ты, Миша, что-то того… Тогда вон Сыроварову оскорбил. Не заслужила она, а ты разную околесицу понес. Теперь — человек явно нахулиганил, ты в защиту. Подожди, Петро. Я слушал тебя. Я знаю. Николаю наговорили про Фросю разные пакости. И за это люди ответят еще!
Петька Барсук покосился.
Алеша продолжал:
— Ответят эти люди за комсомольскую честь! Но и Базанов проявил старый предрассудок и просто, можно сказать, прямое хулиганство. Офимья ходит, небось, теперь по деревне и чешет языком: «Хорош комсомолец — вдрезину пьяный, хулиганит, бьет окна». Это какая нам вывеска? Можно с этой вывеской работать? Нет.
Фрося сидела в уголке осунувшаяся, белая, как бумага. Алеша посмотрел на нее, на Дуню, и, сам бледнея, сурово закончил:
— Предлагаю исключить Базанова из комсомольских рядов.
— Я против, — торопливо возразила Дуня, и, словно удивляясь тому, что необдуманно изменила свое решение — просить собрание об исключении Базанова, — она недоуменно окинула взглядом всех комсомольцев.
Алеша широко раскрыл глаза.
— Почему?
Все ждали ответа. Даже в безучастных, казалось, до этого глазах Фроси читалось: почему? Она подалась вперед. Легкий румянец покрыл ее щеки.