В Октябрьскую годовщину, встретив на демонстрации вздымщика Митеньку, она очень обрадовалась.
— Митенька! — невольно вырвалось у нее.
— Здорово! — улыбаясь всем лицом, ответил Митенька.
— «Бестолковая»!.. — Они весело засмеялись. Все время, пока длилась демонстрация, они продолжали вспоминать совместную работу на участке.
— Ну, а теперь ты как живешь? Чего делаешь? — спрашивал Митенька.
— Чего? Живу, — уклончиво ответила Стянька.
— Взамуж не собираешься?
Митенька спросил так бесхитростно, так далек он был от мысли обидеть Стяньку, что девушка сама удивилась непринужденной легкости своего ответа:
— Жениха, Митенька, нет. Разве вот ты посватаешь?
— Боже избави…
Они снова непринужденно и так заразительно засмеялись, что обратили на себя внимание других. Стянька лукаво повела глазами:
— Гляди! Ты не хочешь, а народ живо женит тебя.
Вечером на спектакле они сидели рядом с Вадимом и Тоней.
— Кто это такие? — спросил во время перерыва Митенька.
— Учитель, Вадим Михайлович.
— А она?
— Тоже учительница. Из Пней. Не знаю, как зовут ее.
— А-а-а! — как-то многозначительно протянул Митенька и, пошмыгав носом, добавил: — Слыхали…
— Чего?
— Да про учительницу-то эту. Говорят, к ней техрук наш все ездит.
Стянька с нетерпением ждала возвращения Тони и, когда началось второе действие, смотрела не столько на сцену, сколько на нее.
«Так вот кто встал на моем пути», — думала Стянька. Горького жгучего чувства ревности она не ощутила, а только острое любопытство.
Стройная, красивая, непринужденно веселая Тоня Стяньке понравилась. «Вон она как с Вадимом-то Михайловичем дружно сидит. Видать, по городу знакомы», — решила Стянька и, радуясь этому, стала смотреть на сцену.
После спектакля Митенька напросился проводить ее.
В то время, как Вадим и Тоня сидели на лавочке, между Митенькой и Стянькой происходил следующий разговор.
— Видала, как жизнь-то поворачивается?
— Чего? — не поняла Стянька.
— Колхозы-то значит. В пьесе-то видала?
— Видала.
Стяньке уже было скучно с Митенькой, хотелось побыть одной.
— А у вас как насчет колхозов? Не слыхать?
— Не слыхать.
— А если бы организовывать стали, пошла бы?
— Я не хозяйка. Как тятя.
Некоторое время шли молча.
— Да-а, — протянул Митенька. — А я вот, наверно, домой подамся.
— Куда?
— В деревню! Чего так-то? Не вечно в леспроме жить.
— А в деревне — что?
— В колхоз вступлю. У меня отец уж записался. А потом… — Митенька немного подумал и решился: — Потом у меня там знакомая есть. Ты только не смейся. Я еще до леспрома гулял с ней. — Он заглянул Стяньке в глаза.
Стянька не смеялась. Она вся была какая-то размягченная, усталая.
— Ну… — неопределенно сказала она.
Митенька как будто только этого и ждал. Его курносое лицо стало одухотворенным, почти красивым.
— Галей звать, — мечтательно начал он. — Ну вот. Ждать обещала. Приеду — распишемся. Она тоже в колхозе. Эх, и заживем! Ведь я почему в леспром пошел… Первое — дело артельное, второе — хода другого не было. Хозяйство у нас худенькое. Изба да коровенка, лошади — и той нет. Ну и бились с «авось» на «небось». А места какие наши по Миассу привольные! Только ведь как говорят: очко — молочко, а перебор — водичка. Ну, а теперь — все общее. Какие у нас там луга заливные, а по реке черемуха! Как зацветет — дух захватывает.
Стянька не прерывала Митеньку. Ей припомнилась жизнь на Голубой Елани, вечера у костра, и будто снова веселый вздымщик перебирает грустные лады своей немудреной гармонии, и зовет и ведет ее его тоскливая песня далеко, далеко…
Неожиданное посещение Василия Гонцова в Николин день смутило Стяньку. Она видела, как заискивала перед ним мать, как просительно заглядывала ему в глаза, приглашая к столу. Пугала ее непримиримая враждебность отца, хотя в глубине души она оправдывала его. Из того немногого, что сказал он Василию, Стянька сделала вывод: отец не пойдет в колхоз. Девушка огорчилась. Она любила отца, несмотря на его суровость. Чтоб оправдать его в своих глазах, она стала придумывать доводы против колхоза: «Это таким вот, как Митенька, Фрося, Сыроварова. А нам что? Нас трое. Все мы работники. Две лошади, две коровы, пять овец, гуси, куры», — перебирала она, но убедить себя не могла: «Ну, а дальше что? Дальше? Одни мы останемся!».
Эти мысли теперь так занимали ее, что она реже стала бывать у тетки Орины, реже вспоминала о Косте.