Стянька и не подозревала, что в голове отца давно уже бродят эти же неотвязные мысли.
Однажды, придя домой и видя, что дочь сидит одна, Степан сказал:
— Ну, дочка, надумал я в колхоз вступить…
Стянька удивилась.
— Что так смотришь? Неохота?
— Не знаю.
— И я не знаю, — сознался Степан. — Дело это народное, а раз народное, значит, правильное.
Он неумело коснулся жесткой ладонью Стянькиных волос.
— А мама как? — робко спросила она.
— Мать-то? — Степан внимательно посмотрел на дочь, и та впервые увидела в его глазах откровенную беспомощность и просьбу. Стянька схватила руку отца и прижалась к ней щекой.
Степан доверительно оказал:
— Разного мы поля ягоды с ней, Стяня. У нее родня-то вон все какая… Ну, да обойдется! — Он махнул рукой и улыбнулся своей неповторимой улыбкой — «кончиком уса».
Стянька решила вечером сбегать к Орине.
«Скажу ей, что тятенька удумал. А что? Вот бы и им с Ваней в колхоз».
Когда Стянька пришла, Орина лежала, запрокинув голову, ее белые волосы раскидались по подушке.
— Что с тобой, тетка Орина? — невольно воскликнула девушка, подбежав к кровати.
Орина попыталась подняться, но тотчас же снова опустилась на подушку.
— Бог поискал. Лежу вот, милая, — покорно сказала она.
Стяньке стало стыдно: несколько дней не удосуживалась она заглянуть к тетке Орине. Стараясь хоть чем-нибудь загладить свою, как ей казалось, непростительную вину, она с наивной непосредственностью сказала:
— Что непоправно, тетка Орина? Я мигом сделаю.
Орина улыбнулась своими добрыми серыми глазами.
— Ничего. Все поправно. Садись, дорогая. Да вон тут у меня стародубка напарена, так дай-ка мне пивнуть. Только ей и помогаюсь.
Подавая стародубку, Стянька робко спросила:
— Чего болит-то?
— К сердцу приступает. Так вот и теснит. Так и давит.
Глотнув золотистого отвара, Орина глубоко вздохнула.
— Ну вот и полегче! Было раз со мной так-то. Тоже вот стародубку пила — прошло. Бог милостив, может, и опять пройдет.
— Пройдет, пройдет, тетка Орина, — убежденно подтвердила Стянька.
Посидев еще немного, она засобиралась домой.
— Пошла уж? — спросила Орина.
— Я ночевать приду. Спрошусь у мамы только.
— Приходи. Днем-то ко мне забегают. То Улита, то Фрося. А ночью-то тоскливо одной.
— Обязательно приду, — пообещала Стянька. — Я мигом.
На просьбу дочери Пелагея сразу не ответила.
— Что за дружба у тебя такая с Ориной? — через минуту спросила она и враждебно покосилась: — Присушить к своему ветрогону ладит.
Стянька молчала.
Это взорвало Пелагею. Она закричала:
— Иди! Иди! Шляйся по ночам. Трепли подолом. Падало счастье в руки — не умела держать. А теперь дома не спится, так, по мне, хоть где спи. Добегаешь, может, как Дунька Сыроварова…
Пелагея не договорила. Она увидела, каким гневом загорелись глаза дочери.
— Пойду! — с силой горячего протеста сказала Стянька и выбежала на улицу.
Весь вечер и половину ночи Орина со Стянькой вели задушевный разговор. Вспомянуты были тут и горькая бабья доля, и веселые хороводы, и свадьбы, и редкие мужнины ласки, и его же не в меру тяжелый кулак — в общем все то, что в описываемое нами время составляло жизнь еще многих русских женщин, но что уже ломалось.
…Кончив говорить, они долго лежали молча, предаваясь раздумью.
— Стеша, ты спишь? — позвала Орина.
— Нет. А что?
— Напиши Ване, пусть приедет домой, повидаться. Кто его знает… Все под богом ходим…
Стянька хотела возразить, но Орина продолжала:
— А приедет, может, и останется. В колхоз тогда вступим.
— И то, тетка, позовем. Пусть приедет…
13
Падал снег, мелкий и колючий. Ветер кидал этим снегом в лицо, как песком.
Алеша поднял воротник и еще упрямее зашагал вперед.
В то утро, когда ему рассказали о Дуне, он был ошеломлен. На минуту поверил всему страшному, что пришло в голову, и почувствовал себя безжалостно ограбленным, опустошенным, оплеванным. Но это было только мгновение. Алеша отчетливо представил себе черные, будто омытые слезинкой, блестящие глаза и чуть не задохнулся от бешеной ненависти:
«Ага! Так вот вы как?! Ее… Нас! Всех! По одному. И ее! Постойте же! — грозил Алеша неведомому врагу…»
Не зная, что предпринять, он опрометью бросился в сельсовет.
Цапуля дремал за столом. При появлении Алеши он встрепенулся.