— Это как — организационно-хозяйственный вопрос или политический? — спросил Карев и улыбнулся одними глазами.
Храмцов вспыхнул. Мягкие складки на его лице дрогнули.
— Это классовая борьба, товарищ Карев! — холодно сказал он. — И вам, как коммунисту, надо знать об этом. Да… — Храмцов демонстративно отвернулся от Карева. — Совещанию я могу сообщить, что случаем в Застойном заняты органы ГПУ, и виновные жестоко поплатятся. — Он сделал рукой жест, как бы говоря: «Дело это настолько ясное, что задерживаться на нем нет никакой необходимости».
Но Карев, по-видимому, был другого мнения. Чувствуя, что его поддерживают участники совещания, он вышел вперед и встал у стола Храмцова.
— Товарищи! С кулачеством, которое, чем больше наши успехи, тем больше будет нам вредить, с этим кулачеством мы будем расправляться и расправляться жестоко. Беспощадно. Я, товарищи, уверен, что органы ГПУ найдут преступников и в Застойном, и в других местах, где бы они ни появились. Народ укажет их. Это действительно классовая борьба. Борьба не на жизнь — на смерть. — Глаза Карева блеснули сталью. — Но сводить дело только к тому, чтоб коллективизировать ради процентов, коллективизировать, не учитывая конкретных условий, валить все в одну кучу, а потом заявлять, что, где надо, ГПУ разберется, — неправильно.
Карев повернулся к Храмцову и повторил.
— Неправильно, товарищ Храмцов.
— Что же ты предлагаешь? Повременить с коллективизацией? — Храмцов криво улыбнулся.
— Нет, не повременить. Сам народ нам не даст теперь остановиться. Народ в идее всегда за коллективный труд. — Карев теперь обращался к сидящим в зале. — Вспомните так называемые складыни, супряги маломощных крестьян. Но если народ за колхозы, если крестьяне — я имею в виду крестьянина-труженика — если крестьяне увидят выгоду коллективного труда, кулацкой кабале конец! И кулак видит это. И вы, товарищи, правильно поднимаете вопрос. Наша задача теперь, когда основная масса крестьянства за колхозы, не в том, чтобы непременно всех коллективизировать и непременно в коммуны-гиганты, а в том, чтобы наглядно показать преимущество коллективного труда, механизированного труда, труда организованного, а не на авось да небось. Тогда не придется нажимом брать лишний процент.
— Это что же, идея мирного врастания в социализм? — иронически произнес Храмцов.
— Нет, не мирного. Это борьба!.. Ожесточенная, умная… борьба повседневная.
Карев говорил убедительно, доказывал, что необходимо упорядочить организационно-хозяйственную работу.
— Ну, ты рассуждаешь не как политик, а узко практически, как агроном, — съязвил Храмцов, когда тот, закончив выступление, пошел на свое место.
— Кто это? — спросил Батов у соседа.
— Николай Александрович Карев. Агроном райколхозсоюза. Тимирязевку окончил… — с гордостью ответил сосед и, словно спохватившись, оглушительно забил в ладоши.
Аплодировали почти все. Женщина в косынке хлопала тетрадкой по свободной руке, не замечая того, что от тетради давно уже оторвался и болтался листок, испещренный крупными фиолетовыми буквами.
Совещание пошло по-деловому.
После совещания, когда был зачитан список уполномоченных, посылаемых в различные колхозы, Батов подошел к секретарю.
— Батов из Челябинска? — заговорил Храмцов. — Как же, знаю, знаю. Едете в этот… в колхоз…
— «Дружба», — подсказал Батов.
— Да, да. В «Дружбу».
— Я бы хотел знать обстановку, — нащупывая в кармане папиросы, но стесняясь закурить, спросил Батов.
В это время к Храмцову подошла девушка, технический секретарь, и что-то шепнула на ухо.
— Нет, нет! — замахал руками Храмцов. — Цифру оставьте ту, что говорил я. Нас побьют. — Он покосился на Батова.
Девушка, потупив глаза, словно ее уличили в чем-то нехорошем, торопливо ушла. Храмцов вздохнул.
— Вот видишь, какая обстановка. Во всем приходится ломать косность и рутину. А в «Дружбе», не скрою, положение тяжелое. Многие настроены против колхоза. Правда, там теперь у нас есть сильный работник Клягин… Увяжись с ним. Да общими силами куйте железо, пока горячо.
Храмцов с усилием улыбнулся. Батов увидел, что секретарь устал смертельно, что он еле держится на ногах.
— Безусловно, — пробормотал Андрей.
Видя его безмолвное сочувствие, Храмцов пожаловался:
— Тяжелое время. Не поверишь — два часа в сутки сплю, — но тут же одернул себя. — Ничего! Революцию вынесли… гражданскую… Авось и здесь не сдадим.
Выйдя из райкома, Батов хотел закурить, но папиросы все были истерты в труху. Выкинув их на ветер, Андрей быстро, по шахтерской привычке приподняв плечо, пошел к себе.