— А что, разве и здесь по разнарядке? — Фельдшер даже не поднял головы от стола. Редкие белесые усики его ехидно пошевелились.
Андрею захотелось ударить его по мучнисто-белой дряблой щеке. Он шумно вздохнул, подавляя это желание. Фельдшер, подняв на него коричневые выпуклые глаза, сказал:
— Не волнуйтесь, товарищ уполномоченный. Я вас понимаю. Вам доверено дело… Но мне поручены люди, и их благополучие на моей совести.
Андрей долго не мог успокоиться.
«Дело» и «люди». А разве это не одно и то же? Ах он, гад! Но вот попробуй, уковырни такого!» — думал Андрей. Он вызвал всех освобожденных от работы и долго беседовал с ними. Под конец сказал:
— В дальнейшем каждого больного буду для проверки посылать в район. Действительно болен — подвода за счет колхоза, а кто обманул, с того за подводу возьмем, да еще… и посмотрим! Пригласим таких врачей, которые эту болезнь лечить могут.
«Больных» стало меньше, но план, утвержденный правлением, все-таки не выполнялся.
Оставаясь один, Андрей с горечью упрекал себя:
— Эх, ты!
Разобраться в делах оказалось труднее, чем он думал. Отвлекали телефонные разговоры и писанина — разные сведения и отчеты. Особенно волновался Андрей из-за задержки учета обобществленного хлеба. В Застойном не оказалось весов. Ваня съездил в леспром, договорился. Корытов разрешил взять на время весы. Но когда за ними приехал Колька Базанов, кладовщик Мухин встретил его шутками:
— Приехал?
— Приехал.
— За весами?
— За весами.
— Заведите сами… — отрезал Мухин.
— Да ведь Корытов велел дать.
— Дать-то дать, да ведь как сказать!.. Зять любит взять, а колхоз…
— А тебе жалко? — начинал сердиться Колька. — Твои, что ли, они?.. Вот и распоряжение есть.
— И не мои, а жалко.
Разговор затягивался. Колька не понимал, шутит Мухин или говорит серьезно. Наконец, он плюнул.
— А ну тебя к черту! Не поймешь вас тут. — Колька упал в сани и, настегивая лошадь, укатил домой.
Ваня хотел ехать сам, но вызвался Клягин и к вечеру вернулся с весами.
— Взгреть надо Базанова, — с возмущением заявил он Андрею, — шуток не понимает. Сказали ему там слово в шутку, он головой мотнул, угнал.
Андрей промолчал, а про себя подумал: «Да, секретарь у них слабоват. Надо будет заняться ячейкой как следует».
Дотемна он, Ваня Тимофеев, Стянька, Миша Фролов расчищали площадку перед поповскими амбарами, где хранился хлеб, и устанавливали весы.
— А секретарь ваш чего ж не пришел? — спросил Батов.
— Она не знала, — ответила Фрося.
— Надо бы знать. Она ведь — вожак. Смотрю я и не пойму: или не хочет она, или боится за дело как следует взяться.
Комсомольцы виновато молчали.
— Послушаем Дуню на комсомольском? А? Как думаете — надо? — предложил Андрей.
— Надо, надо, — подхватила Фрося.
Наконец, все было готово: весы установлены, площадка расчищена под метелку.
Андрей и Ваня пришли домой раньше обычного.
— Колхознички пришли! — обрадовалась Орина. — Ох, родные вы мои, умаялись. А я и не ждала еще. Ничего у меня к ужину-то нет.
— А мы проголодались, как волки. Безусловно! — Андрей подмигнул Ване. — Правда?
— Я мигом, — засуетилась Орина.
Скоро в каминке весело заплясало пламя. Орина сделала яичницу-глазунью.
— Замрешь ты у нас, — говорила она за столом, все стараясь положить Андрею лишний кусочек. — Как мне и ответить перед женой.
И, угощая Андрея глазуньей, говоря о его жене, Орина невольно вспомнила Стяньку. Минутами Орине казалось, что теперь возможно сближение Вани и Стяньки. К Косте она как будто охладела. А Ваня по статности, по уму не уступит Косте. «Оденется в городской суконный костюм — чем не пара Стяньке?».
Андрей будто прочел ее мысли.
— Вы вот Ваню подкармливайте, — сказал он, многозначительно глянув на Орину, — человек молодой, жених.
Ваня покраснел. Орина улыбнулась.
— Жених! Внучат бы вот понянчить бог привел.
— За чем же дело стало? Невесты найдутся!
— Да как, поди, не найтись.
— Вот та, что шумела тут… Фрося?
— И та ничего, да есть и другие.
— Мама! Довольно! — с отчаянием воскликнул Ваня. Он быстро оделся и вышел на улицу. Юноша догадался, что мать знает о его чувстве. Недаром она подружилась с девушкой.
О дружбе их Ваня узнал в момент возвращения. Когда он переступил порог и на него дохнуло запахом разнотравья, сердце Вани сжалось. В горле встал клубок. Был вечер. Лицо матери смутно белело в полумраке. Ваня, охватив мать своими сильными руками, приподнял ее, как подростка, и стал целовать. Слезы их смешались.