На лавочке около своего дома сидел Василий.
— Товарищ Шарапов! — тихонько окликнул он.
Вадим оглянулся. Гонцов подошел к нему вплотную.
— Вадим Михалыч, похлопотал бы ты за меня перед советской властью. Чтоб оставили меня в колхозе…
— А почему именно я?..
— Пять пудов ведь тебе нагреб! — откровенно выпалил Василий.
— Но я вам, кажется, уплатил…
— Ха! — скривился Василий. — Еще бы не заплатил! А кабы осенью в артель взяли хлеб-то? Где бы ты его нашел? Они, небось, не позаботятся. Для них человек — што? Для них план.
Вадим задрожал, набухая жгучей ненавистью.
— Я… Ты! — забормотал он. — Ты! Тебе! — и, впервые в жизни выругавшись крепкой мужицкой бранью, отвернулся, зашагал прочь.
Повернувшись, он увидел лицо Василия, приостановился и с каким-то наслаждением сказал:
— Завтра у тебя возьмут все.
Василий рванулся, но Вадим был уже далеко. Он шел, не сознавая куда, глотая холодный воздух и вздрагивая. Ветер хлестал в мокрый лоб. Машинально он добрался до школы, нащупал ключ в водосточной трубе, открыл замок и, не зажигая огня, не раздеваясь, скорее упал, чем сел на кровать. Он был одинок как никогда.
Вадим сидел неподвижно, зажав ладонями горячую голову: «Как быть? Как быть? Как быть?» — выстукивали в тишине часы-ходики. «Василий?.. Так вот ты какой д о б р ы й».
Вадим задумался. «Что я сделал за свою жизнь? Вот хотя бы здесь, в Застойном?». Он вспомнил Алешу Янова, его улыбку, укоряющий взгляд серых глаз… «Да, этот человек умеет жить на свете! И следы его работы остались на всем, даже на сегодняшнем выступлении Сыроваровой… А что делал в это время я? Ходил к Гонцову и, как нищий, выпрашивал пудик муки?».
От этой мысли стало так невыносимо стыдно, что слезы опять выступили на глазах. «Ведь Гонцов уверен, что купил меня этой мукой — иначе не говорил бы так со мной. Конечно, купил! За пять пудов…».
Уже не стыд, а злоба перехватила горло. Вадим вскочил. Ему вдруг захотелось увидеть Батова, Сыроварову, рассказать им все, предупредить…
Он выбежал из школы. Луна все так же стыла в небе. На ступеньках зигзагом лежала синяя тень перил.
Вадим не заметил, как скрипнула калитка, как хрустнул под чьими-то ногами снег. На голову его обрушилась невыносимая тяжесть.
12
После собрания Сыроварова попросила Семена Шабалина:
— Проводи меня, Сеня. Боязно сегодня что-то…
Проводив Дуню, Семка возвращался домой. Он еще издали заметил черный бугорок на дороге, подошел и окаменел.
Вадим Шарапов лежал, широко раскинув руки. Он будто хотел достать свалившуюся с головы шапку. Снег на руках его не таял. Со лба текла и застывала кровь.
Семка, тормоша Вадима, закричал:
— Товарищ Шарапов! А?.. Товарищ Шарапов… Что это? Товарищ Шарапов… Вадим… Вадим Михалыч…
Наконец, он опомнился и бегом бросился по улице. Забарабанил в окно Орины.
За окном вспыхнула спичка. Огонь раздвоился, и качающийся ламповый свет поплыл по избе. Андрей Батов в одном белье подошел к окну.
— Кто там?
— Шарапова убили! — плачущим голосом выкрикивал Семен.
Андрей вдруг почувствовал страшную усталость в ногах и прислонился к косяку.
— Где? Кто? — не попадая ногами в валенки, забросал он вопросами Семена.
Семен топтался на месте.
— Там… Против церкви, на дороге… В крови, — не понимая, твердил он.
Орина дрожала, не в силах сказать ни слова. Ваня искал шапку и не мог найти. Накинув пиджак, Батов выбежал на улицу, непослушной рукой засовывая револьвер в карман.
— Надо вызвать исполнителя. Может быть, нападут на след, — крикнул он Ване, овладев собой.
Склонившись над телом Вадима и шаря рукой под рубахой, Батов ощутил живую теплоту человеческого тела.
С Бызухи, с Кручи, с Забегаловки уже бежал народ.
— Живой! Теплый! — радостно кинул в толпу Батов.
— Кто? Кого?
— Пьяный?..
— Как пьяный — в кровище весь!
— Учителя…
— Вадима Михалыча?
Толпа обступила Вадима. Жалостливо ныли бабьи голоса. Миша Фролов, Семен, Клягин и Ваня бережно подняли тело и понесли. Батов поддерживал голову. Он шел боком, в коротком распахнутом пиджаке, белье его сливалось со снегом, и казалось — отдельно идут валенки и отдельно плывет над ними туловище.
— Гляди, гляди, полномоченный без штанов…
— Спужашься, так в чем мать родила выскочишь.
Цапуля, подпрыгивая, бежал за Андреем и все твердил:
— Нечаянный случай, нечаянный случай…
Он хватался за голову, ему казалось, что он идет без шапки. Батов прислушивался к говору толпы и напряженно думал: «Кто? Почему Шарапова?». Собрание закончилось так же бурно, как началось. Было вынесено решение: Важениных из колхоза исключить без возврата внесенного ими в колхоз имущества. Гонцова, учитывая его инициативу по организации колхоза, в артели оставили, но освободили от обязанности кладовщика. Кладовщиком поставили Стяньку. Кто-то внес предложение: вывести из состава правления и снять с должности председателя Кокосова, но так как его на собрании не было (он уехал в леспром, чтоб окончательно договориться о вывозке силоса), — вопрос отложили. Большое оживление вызвали слова Батова об организации в Таловке машинно-тракторной станции. На курсы трактористов единодушно решили послать Ваню Тимофеева. Важенины ушли с собрания, грозя. «Если б убили Ваню или Сыроварову, можно было бы, пожалуй, найти врага. Но это был Шарапов. Почему — он? За что?» — думал Батов.