Костя перебил:
— Говори без предисловия. Зачем ехал?
— Женись ты на Стяньке! На Степановой! — сразу решился Василий.
— Это зачем?
— Надо. Она девка ничего, круглая. Ха! И на любовь, видать, въедливая… По тебе сильно скучает. А? Тебе отвод будет от Тоньки. Все думают: леспромовцы Шарапова из-за Тоньки кокнули, и потом — Степан в артели, как дома. Активист. Это тоже большую силу может иметь. Такая родня нам на руку.
Василий говорил сбивчиво, комкая слова и не веря в убедительность своих доводов. Костя молчал. Он думал о своем, о том, что случилось всего несколько минут тому назад.
Проезжая через Пни, он на выезде из деревни, у школы, встретил Тоню. Она шла задумавшись, опустив голову, точно искала что-то на дороге. Когда взмыленная лошадь нависла над ней, Тоня вскрикнула и шарахнулась. Лицо побелело.
— Испугал вас, Антонида Васильевна? — сильной рукой натянув вожжи, Костя нагнулся в ее сторону. — Простите!
Бледность медленно сходила с Тониного лица.
— Здравствуйте сначала! — сказала она и, видя, как блеснули Костины глаза, попыталась обойти кошевку.
— Здравствуйте! — Костя тряхнул вожжами и преградил ей дорогу.
— Пусти! — жестко сказала Тоня.
— Не пущу!
— Пусти!
— Переживаешь? — съязвил Костя. — Вдовушка…
Тоня молча обогнула кошевку и пошла торопливо, не оглядываясь.
— Гордая! — крикнул с отчаянием Костя. — Да, гордая! Ну ладно. Я тоже гордый. Попомни.
Он скрипнул зубами и огрел жеребца по потной спине кнутом. Жеребец хватил с места и понес. На раскате Костя вылетел из кошевки.
Теперь ему было холодно в мокрой одежде. Штаны липли к ногам, а сменить их в присутствии отца было неловко.
— Ладно! — сказал он наконец.
— Женишься?
Вместо ответа Костя спросил:
— Батов дома?
— Сегодня хотел быть дома.
— Вот что, — сказал после некоторого раздумья Костя. — Я сейчас переоденусь и поеду на Еланское. Дело у меня срочное там. Ты ночуй. До меня не уезжай.
Костя сел спиной к отцу и стал стаскивать мокрые, скользкие сапоги. Даже в напряженном изгибе его спины Василий видел пренебрежение к себе.
16
Батова дома ждало письмо от Лизы.
Она писала:
«Родной мой!..
Письмо твое получила и спешу ответить, чтоб ты знал об этом. Ты не можешь представить, как я рада твоей коротенькой записке. Перед этим ночью я видела тебя во сне, потом получила письмо, и мне кажется, что ты побывал дома. А на самом деле, как давно я тебя не вижу. Скоро месяц. У нас метели. Всю улицу забило снегом, и я на свои курсы хожу теперь уже не по Гоголевской, а сначала иду на Советскую, потом через сквер до площади, а потом уже по улице Карла Маркса. Это намного дальше, но мне даже нравится ходить через сквер. И знаешь почему? Помнишь? А я помню. И на всю жизнь. На днях заходил Иван Макарович. Рассказывал про шахту. Дела у них идут хорошо. Спрашивал о тебе. Говорил, что скоро нам дадут новую квартиру в новом доме, что начали строить весной около шахтоуправления. Я очень, очень рада, что у тебя такая хорошая хозяйка. Передай ей привет. И ее Ване тоже привет. Береги себя. У нас здесь рассказывали, что в Сосновском районе кулаки убили уполномоченного, распороли живот, набили его пшеницей и в пшеницу воткнули щепочку с запиской: «государственный елеватор. Так вам всем будет». Жутко! Зачем я это тебе написала. Просто не верится, но (зачеркнуто). Пиши чаще. Пусть немного, пусть по строчке, но чаще, чаще. Обо мне не беспокойся. В апреле буду свободна и, если тебя не отпустят, то обязательно, хотя бы на денек, да приеду к тебе. Не прогонишь? Целую крепко (зачеркнуто). Лиза. У Мани с Виктором родилась дочь. Назвали Светланой (тщательно вымарана целая строка). Андрейка мой…».
Орина легла, но еще долго слышала она, как Андрей что-то пишет, курит, осторожно чиркая спичкой у шесточка, ходит, стараясь ступать бесшумно.
«Тоскует, — думала Орина с материнской нежностью, — молодой человек. Баловство — оно следом ходит».
Мысли ее путались. Она не знала: о постояльце ли думает, о сыне ли, который вот так же где-то один и, наверное, тоскует.
Андрею в этот вечер было как-то не по себе.
Письмо Лизы живо напомнило ему жизнь в городе, товарищей по работе. Сутуловатый, плотный старик, начальник шахты Кутепов Иван Макарович, как живой, представился Андрею. Казалось, будто сейчас только проговорил он сиповатым голосом: