Когда успокоилась улица, Батов, щуря глаза на солнце, чувствуя тупую боль под повязкой, махнул рукой:
— Охвостье! Пустая порода, по-нашему, по-шахтерски! — и зашагал прочь твердо, уверенно, чуть приподняв левое плечо.
17
Василий Гонцов приехал домой, когда в Застойном все уже успокоилось.
Около церкви встретился ему Фадя.
— Вася! Василь Стархыч… «Дружба»-то! Ку-ввы-ык! — Фадя сделал руками неопределенный жест. — Со святыми упокой! Человек-то был какой, и о руками и с ногами, с русой буйной головой… А мне чего? Ты мне ваканцию при колхозе сулил? Сулил. Не дал. Не да-а-ал!
Фадя схватил лошадь за повод.
— Тпру! Вылезай из колхозной кошевы. Не дал мне ваканцию и не надо. А я тебя изничтожу.
Фадя погрозил Василию кулаком. Гонцов чмокал губами, взмахивал вожжами. Лошадь задирала голову, роняя с губ желтую пену.
— А ты уйди! Уйди с дороги-то, — молил Василий. — Чего на дороге стал…
Лошадь рванулась и понесла. На конном дворе было пустынно. В черном провале ворот горел фонарь. Заслышав шорох полозьев и чмоканье копыт, из темноты вынырнул Антипа-коновал.
— Кто там?
— Это я, Антипа, — неуверенно отозвался Василий. Антипа погладил лошадь.
— Шибко гнал! Негоже так… Запалить коня можно.
Василий, вопреки данному себе обещанию держаться как можно осторожнее, прорвался:
— Ха! Пожалел. За-па-лишь! А я не знал… Где нам? Мы — люди бедные!
— Ты на меня не тово… — холодно ответил Антипа. — И так Батов ругался, почему на лошадях без всякого спросу ездят.
— Их дело маленькое. Пусть сначала наживут такого, а потом… — Вдруг Василий спохватился: «не лишка ли сказал?». И сразу переменил тон:
— Ты, Антипа, того… У меня не так вышло. Я не о тебе и не о Батове. У тебя своя лошадь в колхозе. Я о безлошадниках, кои трем свиньям щей не разольют, а туда же — распоряжаться. Встретил вот Фадю. Доверь такому — весь колхоз пропьет… А Батов — тот башковитый.
— Вот и не люб кое-кому. Какая-то сволочь пальнула в него прошлой ночью.
— Господи! — с неподдельным ужасом вырвалось у Василия.
— Господи, не господи, — криво усмехнулся Антипа, — а видать из набожных кто-то. Им ведь колхоз-то поперек горла встал. Не вышло только. И господь не помог: промазал.
Василий был потрясен.
— Ну-ка… Выпрягать буду, — отстранил его Антипа. Василий послушно отошел.
— Ай-ай-яй! Беда-то какая, — сокрушался он, присев на облучок саней. — Чего же ты мне раньше-то не сказал? Я ведь… Ах, ты, господи! Я не только свое жалею. Колхозное дело мне дороже всего. Сев скоро, а тут… руководителя!
Собираясь с мыслями, он, не переставая, твердил:
— Сеять-то как будем? Сея-ять?
Антипа сам день и ночь думал об этом. Хотя он никогда путем не сеял, какая-то непонятная сила, как только зацветала весна, тянула его на пашню.
Ему хотелось одернуть Василия, но удерживала мысль: два добрых мерина у него… Случись чего с колхозом — опять же иди на него да Афоню Чирочка робить…
Вслух он сказал:
— Я — ничего… Теперь каждому надо заботу иметь о коне. Ополовинили сегодня коней-то. Голов около двадцати увели.
— Кто?
— Хозяева.
— Да ты не тяни! Толком говори. — Василий оттолкнулся от санок, вцепился в хомут, который только что снял Антипа с лошади.
— Чего еще толком? Увели и все. Сейчас только ты говорил о лодырях… Ну вот и нашлись такие. Не поглянулось.
Он дернул за повод. Конь, потягиваясь, вышел из оглобель. Привязав его к столбу, Антипа сказал:
— Ну вот, выстоится — до корму пущу.
Василия трясло, как в лихорадке. «Ага! Вот и конец! — радовался он. — Побежали уж… Другой раз не поманит!» Но в тоже время его тревожила мысль: «А сам-то я как?..».
Не зная еще, что предпринять, он спросил:
— Кто вышел-то?
Антипа, перечисляя, загибал в темноте пальцы.
Наступило тяжелое молчание. Было слышно, как позвякивали удила. Василий бессознательно подошел к лошади, ощупал бока. Сделал из соломы веничек и обтер хребет.
Сейчас хотелось остаться одному. Обдумать все. Он пошел в ворота неуверенным, разбитым шагом и остановился:
— Антипа… Я тебе — по душам! Я ведь советскую власть уважаю — сколь у меня дружков-то коммунистов! Корытов, Клягин. Он, брат, коммунист с двадцатого года. И сын у меня. Это надо понять!
— Понять тут просто, — сказал Антипа. — Дружки — дружками. А только берегись дружка до первого леска. На большом пиру — всех обниму, а проснулся — ан руки связаны. От успехов головушка закружилась…