— Ни-ни.
— Нейдет?
— Сам заварил, а теперь и концы потерял.
— Он бы и туда и сюда, — говорил Максим, — да нет, видно, помешкаешь! Вечор собранье было о нем, бедняцкое с активом. Я сам не был, а от людей слышал. Степан там активистом заделался. Батову правая рука. Когда заговорили о Василье, Степан и выступил. Я, говорит, товарищи граждане, скажу: я сам середняк и жалость имею к домашности. А Гонцов, в моем понятии, середняк тоже, только покрепче. Потому и жалости в нем больше. Хотела Овдошка с ним схватиться, а тут Клягин… Я, говорит, с понятием Грохова вполне согласен. Гонцов колхоз организовал, это ценить надо… А, чтобы сердце шибко не расстраивалось, его сняли с кладовщиков, пусть рядовой будет.
Максим вздыхал и сокрушенно качал головой:
— Вот какие дела… Прискрестись могут враз.
— Наверняка могут, — поддержали мужики.
— Наше дело — маленькое. Мы, слава богу, очистились.
В разговор вступал Фадя. Он был твердо уверен, что Костя женится на его Фроське, и сейчас кровно обиделся. Он намекал на горькое девичество Стяньки, приплетал Кольку Базанова, Петьку Барсука, непременную во всех этих делах Шимку…
А Шимка в это время ораторствовала у колодца:
— Вот, бабоньки… Более восемнадцати лет ей, а пять полотенишков всего… Сама видела; Не диво ли?
— Два вахельных!
Фитинья, не менее Фади заинтересованная в судьбе падчерицы, добавляла:
— Из лавки они. От Петьки. А своего рукоделья — нитки нет. Все базарно.
— Она девка зато — ничего!
— На рожу чего смотреть? Не сахарная, не чай с ней пить.
С горы шла Пелагея Грохова с ведрами на коромысле. При Пелагее бабы заводили разговор о красоте жениха, о заслуженном счастье Стяньки.
— Мы о свадьбе говорили… Такую пару поискать!
Пелагея знала, что до нее разговор был совсем другой, но все-таки хотела верить, что Костя со Стянькой и впрямь пара, какую поискать.
20
Небольшой окружной город стоял на границе Сибири. Его украшали березовые рощицы и пышные садики с настурциями и пионами. На прямых центральных улицах стояли особняки купечества и духовенства. На окраинах жались друг к другу утлые хибарки. Весной город затопляла своенравная речонка, и тогда жители береговых переулков ютились на чердаках, а лодочники тыкались носами в подвальные окна. Летом по пустынным улицам ходили пыльные смерчи, а осенью стояла непролазная грязь. Но вот приходила зима. Когда выглядывало солнце, город стоял белый, пряничный.
Он издавна славился сливочным маслом, которое под громкой маркой «Сибирский союз маслодельных артелей» находило широкий спрос, а окрестные крестьяне перебивались с «редьки на квас». Не потому ли и назывались окрестные деревни: Редькино, Рябково, Жикино, Кошкино да Воробьево.
В городе когда-то жили ссыльные декабристы, и память о них хранилась в хибарках…
В особняках о декабристах не вспоминали. Жители особняков думали лишь о наживе и о развлечениях. Развлечься они умели. Какие здесь на рождество запекались окорока! Сколько стряпалось пельменей! Какими цветами радуги искрились графины на широких столах купеческих особняков!
А масленица?
Именно для того и придуманы были гонки на масленице, чтобы хмель «вытрясти» и аппетит нагулять. Отяжелевшие гости катались на рысаках, а после снова лезли за стол. На пасхе христосовались, менялись традиционным яйцом и при этом думали:
— Бери, бери! А векселек-то опротестован. Мой будешь с потрохами!..
А в тесных конурах, в подвалах колбасника Брюля, заводчиков Балакшина и Смолина жили, умирали и рождались те, кто по праву должен быть хозяином города.
Иногда вырывались на улицу полные веры слова:
Как путевка, как залог этого счастья, при тусклом свете ночника, шурша сходила с гектографа листовка с пятью буквами на уголке: РСДРП.
Член «Сибирского общества маслодельных артелей», доктор Леватов в феврале 1917 года ходил с пышным красным бантом и с увлечением разглагольствовал о «великой миссии Керенского». В душные ночи 1919, — в то время, как снаряды Красной Армии испытывали прочность вокзала, — он отсиживался в подвале собственного дома. «Колчак не позволит сдать город!» — думал Леватов. Но город взяли большевики. Леватов лишился дома и перешел на квартиру…
…Ранним утром Василий Гонцов позвонил у двери Леватова.
Дверь открыла девка в подоткнутой юбке с мокрой тряпкой в руках.
— Чего тебе?