— Правда.
— Конь мужику — правая рука.
— Даешь коня к севу!
Это вырвался звонкий голос Фроси, и Колька, глядя на нее, в восторге заорал.
— Фактура!.. Даешь коня!
Батов тряс руки Степана.
— Давно бы так! Мы, товарищи, в протокол занесем первых ударников социалистического труда: Антипу Хромых и Степана Грохова. Кто с ними заключит социалистический договор?
На собрании организовали две бригады. Каждая самостоятельно должна была обрабатывать свой участок. До выезда в поле Степан Грохов, бригадир второй бригады, должен был работать в кузнице с подручным Колькой Базановым, а Антипа, бригадир первой, — готовить телеги, следить за конюхами и сортировкой семян.
3
Пелагея открыла Степану дверь молча. Не оглядываясь, прошла в горницу, легла на кровать вниз лицом. Зажженная наспех лампа коптила. Жирная струйка дыма бежала вверх, кудрявясь под потолком. От молчания жены и от едкого запаха керосиновой гари стало неуютно, обидно Чуть не до слез. Степан дунул в стекло и полез на полати. С собрания он вышел с легким сердцем. Но как только переступил порог избы, настроение переменилось: «Погладили по головке и рад. Ударник! Теперь смеху не оберешься». Ему казалось, что в кривых улочках Застойного только и говорят о его поступке, как о неповторимой глупости.
Он старался успокоить себя, думал о том, что работал же он раньше с Антипой по собственной воле, без указок… но успокоиться не мог.
«Ну, работал. По воле работал, как сам хотел. Без указок. А тут? Теперь другие будут лодыря гонять, а я — отдувайся за них. Больше всех мне надо, что ли?».
Так проходила ночь. С одуряющей монотонностью капала из умывальника вода. Язык щипала горечь курева. «Хоть бы заговорила Пелагея, посоветовала…». Но Пелагея молчала, и нельзя было понять, спит она или нет.
Все последние дни она ходила со следами слез на лице, беспрерывно сморкалась в подол. Чтобы не слышать ее упреков, Степан уходил, но стоило ему вернуться, и Пелагея начинала:
— Вот девку замуж отдали… Жить бы нам только да радоваться! Зять-то, зять-то какой! Все образованья прошел. А у нас — не хочу кумачу, дай завернусь в рогожу! Как псу под хвост бросил всю домашность… Нажрешься — да по собраниям табак жечь. А я выйду за ограду — сердце на части разрывается.
Так она могла пилить целыми часами.
Однажды Степан не выдержал, написал заявление о выходе из колхоза, но так и не решился отдать его Батову. По вечерам, не зная куда деваться, он шел к Антипе. Однако и разговор с ним не приносил успокоения.
Сейчас, лежа на полатях, Степан чувствовал себя еще более одиноким, чем всегда. Беспредметная злоба все нарастала. Только перед светом он немного задремал. И во сне продолжал бормотать:
— А все же я побью… Докажу!
4
На двор Степана Грохова стаскивали переписанный Батовым инвентарь. Несколько готовых плугов уже стояло рядком. Пелагея выбегала на крыльцо, грозила кулаками:
— Натаскали дерьма! Повернуться в ограде негде. Сожгу вот все, чтобы и духу вашего тут не было. Колхозники отшучивались:
— Радоваться надо! Гляди, какое хозяйство тебе натаскали.
— Потише, гражданочка! Ненароком голос надорвешь.
Пелагея уходила в избу и кричала, потрясая ударами оконную раму.
Около кузницы было уже сухо. Из щелей бревен, куда набилась земля, выглядывали усики травы. Степан с Колей Базановым наваривал сошники, обтягивал колеса, клепал зубья для борон. Он чувствовал себя спокойно. То, что мучило его, рассеялось без следа.
Однажды Колька с помощью Миши Фролова притащил с отцовского двора разбитую сеялку — ту самую, рычагом которой он зимой выбил Шимкины окна.
— Может, исправим, Степан? А?
— Горбатого могила исправит, — ответил Степан.
— Говорил — зря тащим, — ложась плоской грудью на ящик, упрекнул Миша. — Сколько с ней возились… Мы ведь, — повернулся он к Степану, — чтобы Максим не видал, задами тащили, гумно раздергали. Насилу приволокли.
Степан присел, ощупывая и оглядывая машину.
— Вот тут, видишь, шестеренки нет. Башмаки помяты. А потом — Максим узнает, не дай бог!
— Ну, назад мы ее не потащим, — махнул рукой Колька. — Да она и не отцова, дедкина. От Гонцова за работу взял.
Он схватил Степана за руку:
— А ты… По-ударному?
Все лицо Степана охватило огнем. Он поднялся решительно.
— Ну и сделаю! Ты вот испортил ее, рычаг отломил, а я сделаю! Молод ты еще насмешки пущать! — Он многозначительно посмотрел на Мишу. Тот опустил глаза.