– Нейман! Что происходит? – в ужасе воскликнула графиня Ронда. – Что такого могла знать Ноэми, что её убили? Кому она помешала? А если это и так, то теперь опасность угрожает тебе, и я не выпущу тебя из дома, пока полиция не поймает убийцу!
– Стражи порядка Аулента не станут проявлять особое рвение в поимке убийцы, который убил терианку, – в голосе Нейман вновь послышалась почти ненависть ко всему человечеству, так непонятная графине Ронде. – Хоть прошло больше десяти лет, но люди с красной кровью до сих пор ненавидят людей с голубой кровью, хотя последних осталось так мало, что их можно по пальцам перечесть.
Графиня Ронда понимала, что сквозь эту ненависть и бессильную ярость, в глубине души Нейман боролась с горем и рыданиями. Несколько минут они провели в молчании. Нейман шла, опустив голову, и закрыв глаза ладонью, стараясь унять слёзы, а графиня Ронда смотрела отрешённым взглядом на сад, который начали окутывать сумерки.
– Мама, скажи, почему у Ноэми была голубая кровь? – тихо спросила Нейман, нарушив тягостное молчание. – Каким цветом моя кровь, Изабеллы и Марии? Как ни странно, но я никогда не была больна или по-настоящему сильно ранена, как, впрочем, и мои сёстры, а потому не видела ни их, ни своей крови. Меня почему-то никогда это не интересовало. Если я и была когда-то в крови, то, скорее всего, в чужой, а свою я вижу не так уж часто, да и то в виде запёкшейся чёрной массы. У Леонарда кровь красная, это я знаю точно, так как он в детстве часто падал, и я не раз лечила его ранки.
– Нейман, не думай об этом, – попросила графиня Ронда.
– А я не могу не думать, – сказала Нейман и, вынув из ножен маленький кинжал, полоснула себя по руке.
– Нейман, что ты делаешь! – в ужасе воскликнула графиня Ронда.
– Пытаюсь установить истину.
Запястье девушки между двумя браслетами украсилось длинным порезом. В тот же миг их раны медленно потекла густая вязкая жидкость тёмного неопределенного цвета. Лицо Нейман ничем не выдало боли, а глаза под слегка нахмуренными бровями вопрошающе взирали на мать, умоляя сказать истину. И графиня видела, что дочь готова нанести себе и более серьёзные раны, лишь бы раз и навсегда покончить с этими тайнами.
– Посмотри, мама, – Нейман показала свою руку, – я видела свою кровь только такой. А какая она на самом деле?
– Нейман, умоляю тебя…
– Почему ты не хочешь сказать правду? Мама, почему?
– Твоя кровь такая потому, что я всегда оберегала вас, особенно тебя. Нейман, ведь ты порой так безрассудна и часто не думаешь о своей безопасности, поэтому-то я и прибегла к знаниям своего народа…
– Мама, я знаю о воинских обрядах и обычаях Альдеруса, – немного резковато оборвала её Нейман. – Но при чём тут я и мои сёстры? Что ты скрываешь? Почему ты так сильно печёшься именно обо мне? Какая кровь у меня и моих сестёр? Почему ты молчишь, мама?
– Сейчас не время говорить об этом, Нейман, – ушла от ответа графиня Ронда, печально глядя на дочь и ласково погладив её по голове, – давай вернёмся во дворец.
– Хорошо, – согласилась Нейман, не желая ещё больше расстраивать мать. – У нас был тяжёлый день, и ты должна отдохнуть. Я ни о чём не буду спрашивать тебя сегодня. Обещаю.
Графиня Ронда и Нейман направились в сторону дворца. Обе молчали и шли медленно, подсознательно стараясь оттянуть своё возвращение к реальности, а она была такова, что сегодня они потеряли дочь и сестру. Поверить в то, что они уже никогда не увидят Ноэми живой, было невозможно. Нейман пришлось тяжелее всех, так как она не плакала. Её всегда считали самой сильной в семье Эриндо и сейчас, если бы она позволила себе утонуть в своём отчаянии и слезах, это было бы равносильно поражению. Рабы смотрели на Нейман как на опору семьи, и упади она духом, то среди них поднялась бы настоящая паника. Она обязана была быть сильной. Дать выход своему горю она сможет потом, когда останется одна.
Дойдя до дворца, Нейман сказала матери:
– Я схожу к Измаилу. У него ещё не зажила одна рана, а я его сегодня совсем забросила.