– Я говорю правду, – почти обиделась девушка.
– Неужели? А где границы твоей правды? Чем можно определить твою честность и искренность? Ты потеряла всякие понятия о грани допустимого и недопустимого, ты бесхребетное и очень коварное создание, которое извивается между добром и злом как уж. Ты так давно стала двуличной и вероломной, что я не удивлюсь, что когда-нибудь ты и мне можешь всадить кинжал в спину, ведь убийство – твой способ жизни. Ты не несёшь в себе ничего доброго, хоть многие и считают тебя человеком милосердным. Но милосердие и детская непосредственность – это только твоя маска. Ты самый настоящий разрушитель, а не созидатель. Ты исчадье ада, которое уничтожит всех и себя в том числе!
– Ты выговорился? – спросила юная терианка, на её лицо при этом словно набежала чёрная зловещая туча.
Логвин, закончив свою пламенную и возмущённую речь, перевёл дух. Эсфирь глядела куда-то в сторону. Немного задумчивая и угрюмая, она словно старалась забыть всё, что только что услышала от своего воспитателя. Однако угрозы не проявляла, и Логвин облегчённо выдохнул, поняв, что она не станет настаивать сейчас на своих убеждениях или впоследствии как-то не отплатит ему за его прямолинейность. Вообще-то, Эсфирь всегда мало заботило то, что о ней говорили люди. С раннего детства сирота привыкла к тому, что почти все её и в грош не ставили, считая взбалмошной и несерьёзной, но и она в свою очередь никого не ценила по-настоящему.
– Эсфирь, пойми, я желаю тебе добра, – смягчился Логвин, вспомнив, какой сегодня для неё день. – Я прекрасно понимаю, какую утрату ты понесла в детстве, и какой это для тебя удар. Но я всегда хотел, чтобы ты была счастлива.
– Сделаю вид, что поверила, – насупилась Эсфирь.
– Ну вот, ты опять за своё!
Эсфирь бросила на него злой и недоверчивый, как у затравленного волка, взгляд:
– Я никогда не поверю ни в чью бескорыстность. Ты печёшься обо мне только ради того, чтобы твоя жена имела дочь. Но я никогда не смогу заменить ей родного сына, пусть он и был Красным Вампиром! Ты столько лет уже являешься моим сообщником, но не выдавал меня всё это время не только потому, что хотел спасти от виселицы. Прежде всего, ты делал это ради того, чтобы я воплотила в жизнь и твою месть убийцам твоего Эдуарда! Никто и ничего не делает в этом мире бескорыстно, так достоин ли этот мир дальнейшего существования? И стоит ли подражать тем, кто составляет этот мир? Вот и сегодня ты выдал мою тайну только потому, чтобы облегчить груз собственной вины, который тяготил твою душу. И уже только во вторую очередь ты при этом думал обо мне.
Логвин потупил взгляд, он понимал, что Эсфирь прекрасно его знает и говорит правду. Ей не нужна ничья помощь или сострадание, потому что она давно избрала свой жизненный путь. Юная терианка жила своей болью и ненавистью, медленно сгорая в их огне. Но на этот костёр она шла не одна, и в этом заключался смысл её существования.
– Хорошо, я признаю все свои ошибки, – смирился Логвин. – Но сегодня ты всё равно не выйдешь за порог этого дома.
– Ладно, – сдалась Эсфирь, упав в ближайшее кресло, с видом человека, которому надоело пререкаться. – Я останусь здесь, невелика потеря. Только дай мне поесть, иначе я умру от голода.
– Вот и умница, – облегчённо вздохнул Логвин и улыбнулся. – Сейчас я принесу тебе такой вкусный ужин, что ты вообще не захочешь отсюда уходить.
Лавочник буквально просиял от мысли, что наконец-то – впервые в жизни! – ему удалось заставить Эсфирь поступить так, как того желал он. Эта маленькая победа над неуправляемой воспитанницей в немалой степени воодушевила его, и он позволил себе надеяться, что дальнейшая жизнь наладится и будет спокойной.
Логвин удалился на кухню, не заметив, что Эсфирь ведёт себя слишком уж послушно. Пальцы девушки медленно барабанили по подлокотнику кресла, когда она из-под полуопущенных длинных ресниц провожала своего доверчивого воспитателя коварно-хитрым взглядом.
Логвин пробыл на кухне не долго, но, вернувшись с подносом, обнаружил, что Эсфирь исчезла.
В эту минуту Логвин почувствовал себя олухом, какого свет ещё не видел. Как легко он попался на удочку Эсфири! А ведь он как никто другой должен был знать, что доверять ей нельзя.
Нейман, приблизившись к городу, придержала коня и, оглядевшись, поехала дальше шагом. До дома Хауца было не так уж и далеко, но она выбирала самые тёмные улицы, решив, что не стоит афишировать своё появление во враждебном теперь для неё городе. Едва вступив в черту Аулента, Нейман заметила, что тут что-то не так. Её беспокоило то, что во многих домах горел свет и не раз издали были видны группы людей, ходивших с факелами и оружием.