Падавший сверху тусклый свет непрерывно менялся, в то время как шлюпка скользила в пластах тумана.
Большой морской туман не бывает однородным; густота его меняется, у него имеются свои улицы, свои просветы, в виде белых пещер, свои плотные утесы, и все это движется и перемещается как бы по мановению волшебника. Он также обладает тем колдовским свойством, которое усиливается с приближением ночи.
А солнце, когда бы только они могли его видеть, уже скрылось за горизонтом.
Снова они стали звать. Но ответа не было.
— Что толку реветь, как быки, когда имеешь дело с глухими тетерями, — сказал старый матрос, и тут же снова гикнул, но снова без результата.
— Падди, — послышался голос Эммелины, — мне страшно.
— Погоди минутку, тут где-то на дне старый платок, — я заверну тебя в него.
Он осторожно подполз к девочке и взял ее на колени.
— Не хочу платка, — сказала Эммелина, — мне не так страшно в вашей куртке. — Грубая, пропитанная табаком куртка, почему-то придавала ей мужества.
— Ну, ладно. А тебе не холодно, Дикки?
— Нет, я залез в папино пальто, он оставил его здесь.
Беттон стал вполголоса напевать ирландскую колыбельную песенку, которая сливалась в его памяти с дождем и ветром родного побережья, запахом горящего торфа, хрюканьем свиньи и поскрипыванием колыбели.
— Заснула, — тихо проговорил он, укладывая размякшую фигурку рядом с Диком. Потом сунул руку в карман за трубкой. Но трубка с табаком осталась в кармане куртки, а в куртке находилась Эммелина, которую не полагалось будить.
Теперь ко мгле тумана прибавилась ночная тьма. Гребцу ничего не было видно. Он чувствовал себя заблудившимся душой и телом, боялся тумана, боялся призраков.
В таком-то тумане, в Дунбегской бухте обычно слышались крики и хохот сирен, сбивающих с пути несчастных рыбаков. Сирены не то, чтобы совсем зловредны, но у них зеленые волосы и зубы, рыбьи хвосты и плавники вместо рук; и слышно только, как они шлепают по воде, как лососи, когда сидишь один в лодчонке, и ждешь, нет-нет, одна-таки хлопнется через борт, — нет довольно и этого, чтобы поседеть в одну ночь.
С минуту он думал разбудить детей, но тут же устыдился своей мысли. Немного погодя, он снова взялся за весла. Их скрип казался ему голосом друга, и работа убаюкивала его страхи. Время от времени, забывая о спящих детях, он пробовал подавать голос. Но ответа не было.
И он все греб, старательно, непрерывно, с каждым взмахом отдаляясь от лодок, которых ему никогда больше не суждено было увидеть.
VI. Заря на беспредельном океане
— Никак заснул? — проговорил Беттон, внезапно просыпаясь.
Он только приостановился передохнуть, а проспал, как видно, несколько часов, ибо теперь дул теплый ветерок, светила луна, и тумана как не бывало.
— Что за сон мне приснился? — продолжал говорить сам с собой Беттон. — Где это я?.. Ох! Ох, ох, беда! Мне снилось, что я уснул на люке, и что корабль взорвался, и все это оказалось правдой!
— Падди! — послышался голосок Эммелины.
— Что, деточка?
— Где мы теперь?
— Да в шлюпке на море, голубенок: где же нам быть еще?
— А дядя где?
— За нами в баркасе, вот-вот подоспеет.
— Я пить хочу.
Он налил воды в жестяной кувшин, привязанный к бидону, и дал ей напиться, после чего достал трубку и табак из кармана куртки.
Она тотчас опять уснула рядом со спящим Диком, а старый матрос, уравновесившись на ногах, принялся осматривать горизонт. Нигде ни признака паруса или лодки. Возможно, однако, что, незаметные при обманчивом свете луны, лодки обнаруживаются при свете дня.
Но верно и то, что довольно нескольких часов, чтобы разъединить лодки на море на большое расстояние.
Нет ничего более таинственного, чем морские течения. Океан состоит из множества рек, одни из коих текут медленно, другие быстро; и за одну лигу от того места, где вы подвигаетесь со скоростью одной мили в час, другая лодка может их проделывать две.
Легкий ветерок рябил воду, смешивая звездный блеск с лунным; океан лежал ровный, как озеро, а между тем ближайший материк, быть может, отстоял за тысячу миль.
Много дум передумал старый матрос, покуривая трубку под звездами. Потом снова начал клевать носом; когда же проснулся — луна уже закатилась. На востоке показался бледный веер света, и снова сменился тьмой. Но вот, внезапно огненный карандаш провел линию на восточном горизонте, и небо стало прекрасно, как лепесток розы. Огненная линия сосредоточилась в одно разрастающееся пятно — край восходящего солнца.