— Простите, но вы меня с кем–то путаете.
— Ничего я не путаю! Вы ведь Крутолобов?
— Я Градов.
— Какой еще, к чёрту, Градов?
Чернуха порылся в своих бумагах и, сообразив, наконец, что ошибся, хищно замер.
— Ага, вот кто это! — произнёс он с весёлым злорадством. — Вот кто: Градов! Ага…
Он возбуждённо почесал пятернёй затылок.
— Вас ждали к восьми утра!
— Мы здесь с полвосьмого.
— И что же?
— Не пускали…
Я кивнул головой на дверь. Чернуха сразу же потребовал к себе секретаршу и устроил ей истерично–показательную сцену, сопровождавшуюся грозным постукиванием карандаша по столу. Секретарша в слезах выбежала из кабинета, размазывая тушь по лицу.
Чернуха извлёк из папки листок бумаги, и мы узнали своё заявление, которое оставили в министерстве. Павел Егорыч недоверчиво уставился на тугой живот Ирины и сказал:
— Ну, положим, ребёнка пока нет. И неизвестно ещё, будет ли.
Иринка с суеверным ужасом глянула на этого благообразного человека с орденскими планками на груди. Её лицо приобрело землистый оттенок, черты обострились, как у больного перитонитом.
— Что вы такое говорите? — прошептала она.
Но Чернуха не стал её слушать.
— Жаловаться, значит, надумали? — усмехнулся он, угрожающе поигрывая бровями. — А вот мы вас — в село, к Паклину… Хотели оставить в городе, но вы — жаловаться, жильё вам подавай. Что ж, переведём после интернатуры в райбольницу, в глухомань. Паклин подыщет, где вам жить…
Он еще раз многозначительно усмехнулся.
Выйдя на улицу, Ирина по–птичьи запрокинула голову. Так дышат астматики после приступа — глубоко, с наслаждением…
Чуть отдышавшись, мы поплелись на автовокзал.
На этом всё и кончилось.
7
Впрочем, нет. Через три дня меня пригласил к себе Фролов. В его кабинете я увидел двух представительных мужчин, небрежно развалившихся в своих креслах. Это был заведующий горздравотделом Чефирский, только что вернувшийся с курсов повышения квалификации, и, как я потом догадался, главврач райбольницы Паклин. Чефирский изучающе, с интересом глянул на меня. Я почувствовал себя нашкодившим пионером, которого вызвали на совет дружины.
— Ну, как он тут у тебя? — начал Чефирский.
Так, словно меня в кабинете не было вовсе.
— Да как вам сказать? — засуетился Фролов, натянуто улыбаясь. — Безынициативен, к знаниям не стремится, планёрки мои прогуливает… Ничего не могу с ним поделать.
Бедный, бедный Александр Кузьмич! Вот какую змеищу пригрел: тунеядца, прогульщика, кляузника… И никак не может справиться с сопляком, ну просто никак.
— Что же это ты, а, доктор? — нахмурился Чефирский. — Плохо начинаешь, очень плохо…
— Тут вот, Игорь Николаевич, поступил сигнал, — произнёс Фролов официальным тоном. — Нам поручено создать комиссию, чтобы изучить ваши жилищные условия. Вы сейчас отведёте этих товарищей к себе и всё им покажете.
— Да что показывать? — возразил я. — Это ведь общежитие…
— Поведёте и покажете, — повторил Фролов.
— А как же работа?
Он гаденько ухмыльнулся.
— Думаю, без вас там обойдутся.
И я повёл эту доморощенную комиссию к себе в женскую общагу.
Зачем–то пригнувшись, Чефирский осторожно заглянул в мою комнату, но входить не стал.
— А где у вас кухня? — спросил он.
— В конце коридора направо, но я туда ни ногой.
— Почему?
— Девки в ночнушках шастают. Неловко мне.
— Ты, я думаю, тут не теряешься? — загоготал здоровяк Паклин.
— Куда мне? — отмахнулся я в тон ему. — Мы тут с супругой вдвоём…
— В общем, так, — подвёл итог Чефирский. — Жить можно. Давай, Игорь, посмотрим правде в глаза: твои претензии не обоснованы. Я, например, в таких условиях шесть лет жил…
— А туалет?
— А что туалет?
— Не могу же я ходить в женскую уборную.
— А ты не обращай внимания, — снова хохотнул Паклин, — пристраивайся рядом!
— Не в сортире же пристраиваться, — сказал я, понимая, что разговор ни к чему не приведёт: товарищам дано соответствующее указание…
Гости ушли, а я вернулся на работу.
8
Надо сознаться, что там у меня не очень–то ладилось. Я и в самом деле был пассивен. Нужно было лбом пробивать стены, шустрить, показывать своё рвение (вот, мол, я какой старательный), задавать вопросы дурацкие, изображать из себя пытливого юношу, — а я опасался, что кому–то помешаю. Болезненно застенчивый и чересчур деликатный даже там, где это не нужно было, я излишне скромничал, на передовую не лез. Наставника у меня не было. Вероятно, у коллег сложилось мнение, что Градов занят только своими бытовыми неурядицами, а ко всему остальному равнодушен. Похоже, на меня просто махнули рукой. Я ощущал себя лишним, я был неумехой, неудачником.