Анюта пристрастилась к серьезному чтению. Хотелось как можно больше выведать, узнать, постичь… Интересовала и теория непротивления Толстого, создавшего тогда свое нравственно-религиозное учение, основанное на любви к ближнему, христианском всепрощении. Главная идея толстовского учения — о том, что надо объединить всех узами братства и любви, что люди должны заниматься нравственным самоусовершенствованием, — казалась высокой, благородной и не вызывала возражений. Однако Анна не верила в проповедь непротивления злу насилием, считая, что она может принести не пользу, а только вред. В самом деле, как искоренить зло, если относиться к нему пассивно, не вступать в борьбу, не драться кулаками, а лишь увещевать, стыдить, уговаривать или даже обличать? Со злом, говорила она себе, нужно воевать, и если ударили тебя по щеке, то не другую щеку подставляй, а отвечай пощечиной… Насилие бывает необходимо…
Позже, когда Глаголевы уедут из Зарайска, она в одном из писем к Александру Николаевичу напишет, что ей очень хотелось бы узнать его мнение о Толстом и теории непротивления злу. Узнать, чтобы, конечно, сопоставить, сравнить это мнение со своим…
С начала 80-х годов она брала книги в домашней библиотеке купца Чиликина, а также у Глаголева. Об этом будет вспоминать его жена: «Анна Семеновна в юности много и жадно читала, но чтение было беспорядочное: читалось все, что попадалось под руку. Александр Николаевич, очень сдружившийся с Анной Семеновной, взялся руководить ее чтением: читали Белинского, Писарева, Добролюбова — все, что было тогда действенно в литературе…»
Анну поразило, что самые яркие и значительные статьи Писарев написал в каземате Петропавловской крепости, где провел почти четыре с половиной года. Книги критика-демократа, одного из сильнейших и оригинальнейших умов своего времени, побуждали размышлять, спорить или соглашаться. Запомнилось его высказыванье о разных ступенях развития общества: «Только очень близорукие мыслители могут воображать себе, что так будет всегда. Средневековая теократия упала, феодализм упал, абсолютизм упал; упадет когда-нибудь и тираническое господство капитала».
Белинский отстоял дальше во времени и, казалось, должен был волновать не столь, как Писарев. Но и его Анна читала с увлечением. Она обратила внимание на следующее место в статье «Литературные мечтания»: «У нас нет литературы: я повторяю это с восторгом, с наслаждением, ибо в сей истине вижу залог наших будущих успехов. Присмотритесь хорошенько к ходу нашего общества, и вы согласитесь, что я прав… Придет время, — просвещение разольется в России широким потоком, умственная физиономия народа выяснится, и тогда наши художники и писатели будут на все свои произведения налагать печать русского духа».
Это сказано в 1834 году, думала она, когда жил Пушкин… Белинский смотрел вперед, в будущее. И насчет литературы оказался прав — хорошая, богатая она у нас. Гоголь, Гончаров, Тургенев, Толстой, Достоевский…
Статьи Добролюбова разъясняли смысл, значение романов и повестей Тургенева, Гончарова, пьес Островского, о котором она потом скажет: первый реалист сцены… В одном из томов Собрания сочинений Добролюбова увидела его стихи, удивилась: оказывается, такой серьезный и ученый критик был еще поэт… Строфу из его известного стихотворения запомнила наизусть и не раз мысленно произносила: «Милый друг, я умираю, оттого, что был я честен, но зато родному краю верно буду я известен…»
Она испытывала какую-то щемящую жалость к Добролюбову, сыну священника нижегородской церкви, разночинцу, который умер так рано — на двадцать шестом году. Так же ей было жалко и Писарева, утонувшего в 28 лет. Да и Белинский мало прожил… Отчего это, думала она, талантливые люди так быстро уходят, не задерживаются на этом свете?
До приезда Глаголевых в Зарайск, до того, как Анна подружилась с преподавателем математики реального училища и он стал помогать ее духовному, культурному развитию, она, по ее словам, «читала все подряд, и Библию, и Дарвина, историю и сказку…».
И все же к Дарвину обратилась не случайно, его труды были необычайно популярны тогда в России, и имя великого ученого, создателя теории естественного отбора, часто произносилось в среде прогрессивно настроенной интеллигенции, учащейся молодежи. Анна познакомилась с «Происхождением видов» — книгу еще в начале 60-х годов выпустил петербургский издатель И. И. Глазунов. Многое ей, конечно, было трудно понять, но, как вспоминала она потом о нелегких книгах, «не поймешь, читаешь дальше…». И основные дарвиновские идеи: о целесообразности в строении организмов, борьбе за жизнь и вызванном этой борьбой естественном отборе, об образовании высших форм животной жизни — усвоила хорошо.
Но в большей степени заинтересовал второй труд Дарвина, посвященный происхождению человека. Эта книга «Происхождение человека и половой отбор» была издана в России в 1871 году, вскоре после опубликования в Англии. А через три года на русском языке вышло новое издание под редакцией И. М. Сеченова — два небольших компактных тома. Ученый в этой работе доказывал происхождение человека из низшей формы, сопоставлял умственные способности человека и животных, рассматривал, как происходило развитие умственных и нравственных способностей в первобытные времена и у цивилизованных народов, освещал вопрос о родословной человека, а также о месте и времени его происхождения, писал о человеческих расах.
Читая, Анна старалась представить себе первобытных людей, доисторического человека. Эта невообразимо далекая, окутанная мглой предыстория человечества волновала.
В воображении возникали коренастые, кривоногие люди, с длинными, крепкими и цепкими, как у обезьян, руками, грубые, угрюмые лица, низкие лбы и сильные челюсти, черно-смоляные волосы… Одетые в звериные шкуры, они жили в пещерах, где постоянно, днем и ночью, поддерживался огонь, без которого бы погибли. Огонь согревал их, отгонял зверей, давал возможность жарить мясо. Мужчины и юноши, пуская в ход дротики, стрелы, дубовые палицы, копья с каменными наконечниками, охотились в лесах и саванне, на равнине и в горах, поражая оленей, быков, кабанов… Суровый, враждебный мир окружал первобытных людей. Холод, болезни, дикие звери, стихийные бедствия — циклоны, наводнения, землетрясения… Кровавая междоусобица племен.
Но они изготовляли простейшие орудия, познавали природу, мир. В них пробуждался разум, на смену инстинктам приходили чувства… В этих человеческих существах таились огромные неиспользованные силы, великая энергия, неисчерпаемые жизненные ресурсы. Па их стороне была молодость рода человеческого, их не отягощали прошлое, история, предрассудки… Ничего еще не было. Все только начиналось…
Образы первобытных людей, навеянные трудом Дарвина, надолго, наверное, навсегда, останутся в сознании Голубкиной…
Продолжавшееся шесть лет знакомство с семьей Глаголевых в Зарайске, частые встречи и беседы с Александром Николаевичем оказали благотворное влияние на Анну. Нельзя сказать, чтобы ее дружба с ним была пасторально-безоблачной. Вовсе нет, Голубкина с юности отличалась самостоятельностью суждений, о многом имела свое мнение и не прятала это в себе, боясь, как бы над ней не посмеялись из-за наивности и незрелости ее мыслей, а открыто, впрямую высказывала их. Присутствовавшая при этих встречах жена Глаголева вспомнит, что между Голубкиной и Александром Николаевичем часто возникали жаркие споры по поводу прочитанных книг. И приведет запавшую ей в память фразу, которую обронила как-то Анна, чувствуя себя побежденной логикой и эрудицией старшего друга: «Где мне с вами спорить. Вы — ученый человек. А все-таки вы не правы».
И в этом — «А все-таки вы не правы» — вся Голубкина тех лет, и особенно Голубкина будущего, когда ее, как скульптора и человека, узнает вся Россия. Она доверяет собеседнику, с которым спорит, полемизирует, относится к нему с- уважением, но настаивает на своем мнении, и не из какого-то упрямства, а из глубочайшей уверенности в собственной правоте…
Но это не означает вовсе, что Анна не испытывала тягостных сомнений, она отчетливо сознавала, как мало еще знает, и это мучило, вселяло уныние, она порой теряла веру в себя, надежду на то, что ей удастся со временем стать по-настоящему образованной, падала духом… И эти настроения отразятся отчасти в ее письмах к Глаголеву, когда он с семьей покинет Зарайск. Это произошло в 1885 году: супруги с тремя детьми, родившимися в городе на Осетре, уехали в Москву, куда перевели Александра Николаевича. Его назначили преподавателем гимназии.