Теперь и играть стало неинтересно. Едиге еще несколько раз съехал вниз, постоял немного в раздумье и пошел к дому, везя за собой на ремешке санки.
— Кок-Даул ушел за архаром, — сказал он матери с бабушкой, очищавшим от навоза и закладывавшим новое сено в обнесенный плетеной тальниковой оградой загон, в котором обычно стояли старые овцы и исхудавший, неспособный пастись молодняк.
Оказывается, они тоже видели, как архары переходили котловину и как погнал вожака старый пес. Но особого восторга по этому поводу они не выразили.
— Собирается взять архара, а как бы сам не стал добычей волков, — вздохнула бабушка.
— Э, разве дикое горное животное дастся спятившему псу, которому уже пятнадцать зим. Не будет он бегать сам по себе, скоро вернется, — сказала мама.
— Пока не расправится с архаром, не вернется, — отрезал Едиге.
Ни мама, ни бабушка не ответили.
— Схватит за ногу и перебросит через себя, — продолжал Едиге. — Схватит за горло и зарежет. Я на коне поеду и привезу.
Снова не отозвались женщины. Раздают сено овцам в загоне.
— Затем подъеду к дому и крикну: «Эй, кто тут есть, снимите архара с коня». Дед выбежит и снимет. Зарежем. Снимем шкуру и сварим мясо. Почку съем я сам, уши[54] пошлю куке. Куке наестся как следует. Скажет: «Мой Едиге настоящий джигит, архара поймал!»
Ни слова не сказали женщины. Бабушка отвернулась. Мама посмотрела на запад, вздохнула и только быстрее заработала поржавевшими вилами с обломанным третьим зубом. Потом и она отвернулась.
— Кок-Даул быстр, — сказал Едиге. — Дедушка говорит, он ловил на бегу быстрейшего из зверей — зайца и хитрой лисице не давал кружить долго.
Молчат обе. И будто смеются, отвернувшись. У мамы даже плечи вздрагивают.
— Кок-Даул силен, — сжал кулачки Едиге. — Дед говорит, что, когда пасет овец по склонам гор, каждый день видит останки архара, съеденного волками. Он говорит, не было бы волков, архары развелись бы здесь тысячами. А Кок-Даул когда-то уничтожал этих волков без числа. Для Кок-Даула архар ничего не значит… Он их тоже брал без числа. Вы же сами говорили об этом.
Откуда-то вдруг донесся собачий лай. Он доносился обрывками, эхом отражаясь в скалах. Все прислушались, затаив дыхание. Теперь лай зазвучал отчетливее. Он раздавался в стороне непроходимых скал Кара-унгура. Кок-Даул. В лае его была злоба, и лаял он с долгими паузами.
Вскоре лай прекратился совсем. Опять вокруг наступило безмолвие. Мертвая тишь. Только и слышно, как жует молодняк, как чихают старые овцы. Заблеял какой-то ягненок, видно, боднули — и смолк.
Едиге взобрался с трудом по лестнице на крышу и, встав возле теплой печной трубы, из которой поднимался к небу синий дымок, долго смотрел в сторону Кара-унгура. Солнце уже давно поднялось над горой и продолжало свой путь к небесной высоте. И кроме него, этого солнца, не было вокруг никаких других признаков жизни, — мир застыл в безмолвии. Похожая на огромную перевернутую чашу, гора сурова; проглотила всех тех архаров, и того самца, и Кок-Даула и теперь стоит, как бы говоря: можете подать еще, что там есть у вас.