– Где ваша родина? В Пакистане? – спросила она водителя, когда он влился в транспортный поток, двигавшийся в направлении города. Водитель улыбнулся ей в зеркальце заднего вида. Он был молод, ему было приятно, что она угадала его происхождение.
– Откуда вы знаете, что я из Пакистана? – спросил он.
– Сама была там год назад, – ответила она с улыбкой и верно назвала его родной регион, еще больше удивив водителя. Мало кто из американцев знал что-либо про его родину. – Провела три месяца в Белуджистане.
– Что вы там делали? – Поток замедлился, и у водителя появилось время для разговора. Из-за близящегося праздника поездка обещала затянуться, и болтовня с водителем помогала Джинни не уснуть. Он был для нее ближе, чем большинство людей, с кем ей предстояло встретиться в Нью-Йорке: те казались ей иностранцами.
– Работала, – тихо ответила она, глядя в окно на пейзажи, которым полагалось быть знакомыми; увы, теперь Нью-Йорк был ей чужим. Она чувствовала себя бездомной – с этим чувством она жила с тех пор, как покинула Лос-Анджелес. Теперь она догадывалась, что другого настоящего дома у нее больше не будет, и не возражала против такой перспективы. Она уже не нуждалась в доме, палатки или лагеря было ей вполне достаточно.
– Вы врач? – Джинни вызвала у водителя любопытство.
– Нет, я работаю в организации по защите прав человека, – туманно ответила она, чувствуя ватные волны усталости в теплом, удобном такси. Ей не хотелось засыпать, пока она не доберется до квартиры, не примет душ и не залезет в постель. Она знала, что холодильник будет пуст; не беда, она поела в самолете. Этим вечером она больше не захочет есть, а назавтра купит еды.
Дальше они ехали молча, Джинни не спускала глаз с силуэта Нью-Йорка. Красиво, ничего не скажешь, но для нее этот вид смахивал на декорацию для кино, это не было похоже на место, где живут люди из плоти и крови. Настоящие люди, которых она знала, жили в бывших военных казармах и в палаточных лагерях беженцев, а не в залитых светом небоскребах. С каждым годом, возвращаясь сюда, Джинни чувствовала себя все более чужой этому образу жизни. Но организация, предоставлявшая ей работу, базировалась в Нью-Йорке, поэтому благоразумие требовало не расставаться здесь с квартирой – скорлупой, в которую она ненадолго заползала раз в несколько месяцев, как рак-отшельник, нуждающийся в убежище. Джинни не испытывала к ней привязанности и не считала ее своим домом. Лично ей там принадлежали только коробки, которые она никак не удосуживалась разобрать. Ее сестра Ребекка собрала их, когда Джинни продала дом и уехала из Лос-Анджелеса, и отправила их следом за ней в Нью-Йорк. Джинни даже не знала, что в них, и не интересовалась этим.
Поездка до места отняла больше часа, и она заплатила таксисту щедрые чаевые. Он снова ей улыбнулся и поблагодарил. Нашарив в кармане рюкзака ключи, она вылезла из такси на холод. Похоже, ожидался снег. Она поставила свои вещи на тротуар и стала возиться с замком входной двери. Видавший виды фасад здания обдувало холодным ветром с Ист-Ривер, стывшей всего в квартале отсюда. Джинни жила в районе верхних Восьмидесятых улиц, недалеко от Ист-Энда; это место она выбрала из любви к прогулкам вдоль реки в теплую погоду, ей нравилось наблюдать за проплывающими по реке баржами. После долгих лет жизни в отдельном доме в Лос-Анджелесе Джинни предпочла снять в Нью-Йорке квартиру: менее угнетающе и при этом безлично – то, что ей требовалось.
Войдя в дом, Джинни поднялась в лифте на шестой этаж. Все в доме навевало на нее уныние. На нескольких соседских дверях висели рождественские веночки. Ее украшения к Рождеству больше не волновали; после переезда в Нью-Йорк она попала сюда к Рождеству только во второй раз. В мире было слишком много других поводов для размышлений, чем забота о елочке или о венке на двери. Джинни не терпелось попасть в фонд, но она знала, что несколько дней офис будет на замке. Она планировала почитать, поработать над отчетом о последней командировке, а также отоспаться. Отчет отнимет целую неделю, оставалось одно: притвориться, что никаких праздников нет в помине.