— Теперь об этом и думать нечего. Вопроса нет.
Она подняла на него глаза и робко улыбнулась:
— Странно. А ведь сперва мы совсем не хотели.
В кафе появился старичок, он продавал газеты.
На шляпе и на плечах у него налип снег, который здесь, в тепле, быстро таял. Когда он подошел к их столику, мужчина купил у него газету. Сдачу брать не стал. Старичок поблагодарил и шмыгнул к следующему столику. Негромко, но укоризненно она заметила:
— Здесь же и так полно газет.
— В трамвае будет что почитать, — объяснил он.
Она сказала:
— Знаешь, эти деньги — их надо экономить.
— А мы и будем экономить. Но скупердяйничать не станем.
— Нет, скупердяйничать мы не станем, но экономить надо.
— Ладно, — согласился он, — как-нибудь разберемся.
Когда официант принес торт, он заказал коньяк.
— Маленькую рюмку или большую? — спросил официант.
Подумав немного, он сказал:
— Маленькую, — и, поглядев на спутницу, увидел, что той приятно. — А если за мной придут, скажешь, что ничего не знала. Обещай мне.
Она испуганно вскинула глаза.
— Но мы же договорились: нам незачем волноваться.
— Конечно, незачем, — успокоил он. — Это я так, на всякий случай.
— Нет уж, — твердо сказала она. — Волноваться действительно незачем. И я правда не думаю, что мы об этом пожалеем.
— Не пожалеем, — согласился он. — Ведь теперь нам обоим здорово этого хочется.
Она собралась еще что-то сказать, он видел это по губам, но тут официант принес коньяк, и она промолчала. Только когда официант удалился, она договорила. И сказала вот что:
— Знаешь, я держу торт во рту, а он так и тает, медленно-медленно.
Он засмеялся:
— И я тоже коньяк не сразу глотаю, он так всего вкуснее.
— Ой, вот здорово, — засмеялась она в ответ. — Разные вещи, а удовольствие одинаковое.
Она доела торт, запивая его время от времени лимонадом. Когда бокал опустел, послышалось тихое бульканье.
— Все-таки это замечательно — пить через соломинку, — вздохнула она.
Он подозвал официанта и расплатился, оставив на подносе немного мелочи.
— Знаешь, — сказал он, вставая, — когда есть деньги, сразу чувствуешь себя человеком. В этом все дело.
В гардеробе они оделись и вышли на улицу. Снегопад тем временем поутих.
Друзья моей жены
Вчера у нас опять был журфикс. Всякий прием гостей среди дня жена называет «журфиксом», хотя это неправильно. «Жур», не спорю, действительно означает по-французски «день», но «фикс», не забудем, означает «твердый», «зафиксированный». Иными словами, имеется в виду какой-то определенный день, в который устраиваются приемы, допустим, каждый четверг или еще лучше — первый вторник каждого месяца. (Вечерние приемы жена называет «суаре», и тут возразить нечего, да и упоминаю я об этом только объективности ради.) Вчера — это была суббота — она, значит, снова устроила журфикс, и у нас собрались, помимо одной дамы из клуба любителей книги и госпожи Торби, все друзья моей жены: господин Торби, само собой, а также все, кто сейчас у нее в фаворе: Макс Кнолль, Вилли Костранек, Макс Гаттербауэр, Франц Юккель, ну и, разумеется, гвоздь ее программы писатель Петер Зигль. Я так до сих пор и не знаю, что этот господин Зигль написал, да и жена, сколько я ни добивался, ничего толком на этот счет сообщить не может. Знаю только, что он целыми днями просиживает в кафе, дожидаясь кого-нибудь, кто сыграет с ним в шахматы (а заодно, если повезет, оплатит за него глазунью из двух яиц или сосиски). Вчера он явился к нам в черной рубашке, как в свое время фашисты, и, когда об этом зашел разговор, изрек следующее:
— Надо быть полным идиотом, чтобы ходить в светлой рубашке. Сколько такую рубашку можно носить? От силы пять дней! — Сам я, прошу заметить, меняю сорочки каждый день, считая это своим долгом хотя бы перед клиентами, не говоря уж о себе. — А черную рубашку можно носить практически сколько угодно. Так что я теперь обхожусь двумя рубашками — одна на мне, другая в прачечной.
При этом он все время без стеснения чесался: то под мышками, то колено потрет, то в затылке поскребет, а то и живот начнет оглаживать. Я еще подумал: «Если бы я — а сам я, забыл сказать, торговый представитель, — если бы я вздумал вытворять такое перед клиентами, вот был бы скандал!» А однажды, тоже в нашем доме, он вдруг снял ботинок, стянул носок и давай ковырять перочинным ножом свой большой палец. Ковыряет и бормочет:
— Что-то застряло.