Впрочем, мы отклонились от темы. Я вообще замечаю, что с повествовательным искусством у меня не больно хорошо, и это при том, что главное мое занятие — целыми днями расхваливать свой товар. Я ведь только что хотел сказать? Что лично я больше расположен к театру, но жена обожает книги. «Книга — вместилище культуры» — так гласит лозунг на витрине их клуба. Однажды, когда я за ней заехал — она в правлении работает с десяти до семи, утром я ее отвожу, вечером привожу, машина у нас есть, так что это не проблема — так вот, однажды я за ней приехал, прочел этот лозунг, подумал, что это она сочинила, и советую:
— Слушай, по-моему, надо написать «святилище культуры».
Она посмотрела на меня чуть не с жалостью и говорит:
— Отличный лозунг. Его Петер Зигль придумал, а уж он знает, что к чему, он даже рекламу для разных фирм сочинял.
Но, пардон, я опять отвлекся. Я ведь хотел о господине Кнолле рассказать. Господин Кнолль вчера опять был в ударе. Уж не помню, как повернулся разговор, только он, как всегда, с предельной обстоятельностью и в буквальном смысле с пеной у рта (то есть брызжа слюной) неожиданно изрек следующее:
— На месте женщины я бы, идя мыться, был крайне осторожен. Кто знает, может, до нее в этой ванне мылся мужчина и, вполне возможно, не потрудился после себя как следует вымыть. И тогда — хотя, сколько я знаю, такого случая еще не было, но его вполне можно представить — на стенках и на дне ванной могут остаться сперматозоиды, которые могут оплодотворить женщину во время купанья.
Все это было крайне неаппетитно, и я цитирую его слова только затем, чтобы показать, какого поля он ягода, этот господин Кнолль.
Другой друг моей жены — господин Гаттербауэр, молодой архитектор, который время от времени публикует статьи в газетах. Из этих статей он составил книгу под названием «Хорошая квартира — залог счастья». Книгу издали на средства все того же клуба, и по этому случаю в клубе было небольшое торжество, там-то жена с ним и познакомилась. Возможно, господин Гаттербауэр большой талант, я не берусь об этом судить. Но послушаешь, как он говорит — диву даешься и невольно спрашиваешь себя: как же это ему удалось написать упомянутую книгу? Кстати, он хотел, чтобы у книги было совсем другое название — что-то о функции и структуре, и много еще всяких таких слов, — так вот, он до сих пор в ярости из-за того, что клуб изменил название книги. Возможно, раньше он умел изъясняться доходчивей и только после истории с названием от ярости несколько повредился в рассудке, не знаю. Во всяком случае, сейчас он говорит примерно так:
— Тенденция к убежищу. По крайней мере функционально. К примеру, брак. Или даже космос. Все время в системе координат несомого и несущего. Как весь наш разговор. Архитектура совсем наоборот. Изоляция бессмысленна.
Вот так — а иной раз и похлеще — он разговаривает, я просто не в состоянии всего запомнить. И притом через каждые два-три слова громко шмыгает носом. (Попробовал бы я хоть разок этаким манером объясниться с клиентами!) Для него все архитектура, о чем бы ни шел разговор — об автомобилях, о спорте, — он только дернет носом и скажет:
— Лучшее доказательство. Имманентная конгруэнция во всем. Чистейшая архитектура.
Словом, большего зануды свет не видал. Иной раз, разговаривая с ним, я от всей души желаю (про себя, конечно): «Господи, пусть уж лучше время от времени снимает ботинок и носок и перочинным ножом ковыряется в большом пальце!» Но где там: этот только говорит. И только об архитектуре. Да еще выбирает самые заумные слова, в отличие от господина Зигля, который никогда не рассуждает о литературе, а беспрерывно рассказывает о каких-то закулисных махинациях в окололитературном мире, употребляя выражения, которые я не решусь здесь воспроизвести (хотя, поверьте, я вовсе не ханжа). Господину Зиглю всегда доподлинно известно, кто кому хочет подложить свинью и кто кого проталкивает, кто против кого интригует и кто кому и куда именно готов залезть. Стоит пойти в театрах новой пьесе, стоит кому-то похвалить чью-либо книгу или, не дай бог, какому-нибудь автору получить премию, господин Зигль тут же кричит о коррупции, а иной раз даже о терроре. Послушаешь господина Зигля — и бога благодаришь, что стал не литератором, а торговым представителем, хотя это тоже нелегкий хлеб; для меня, во всяком случае. Вилли Костранеку, тому легче с его маргарином. И тем не менее он беспрерывно вздыхает и жалуется — если, конечно, не рассказывает о своих геройствах на войне.