— Если глядеть туда не отрывая глаз, не видно, что огоньки движутся.
И все же скоро один огонек исчез, а чуть позже погас и другой, за ним — третий, и каждый гас именно там, где, совсем близко от них, на другом конце мелководной струнянской бухты, вверху у самого замка вдруг резко обрывался мягкий контур высокого мыса и отвесной стеной ниспадал в море; наконец в сплошной сизой мгле, где ночь сливалась с морем, одиноким отблеском всеми забытой звезды проплыл последний огонек. Они глядели на него не отрывая глаз, и правда чудилось, будто он стоит на месте, и внезапно огонек погас. Сердце ее билось в его руке, он чувствовал, что ее знобит. Он сбросил с себя свитер, накинул ей на плечи. И сказал:
— Через семь лет я уже забуду тебя, и, если нам случится встретиться, я тебя не узнаю. Но до последнего моего часа я буду помнить мглу, которая нависла над морем, словно берег, и огоньки кораблей, прилипшие к нему, будто огни домов к суше, и как огоньки эти незаметно уплывали прочь и гасли, гасли один за другим вон у той отвесной стены.
Никто из них не произнес больше ни слова. Она заметила, что и он тоже озяб. Они поднялись с камней и зашагали назад к гостинице. Было еще несколько дней: вечерами они танцевали в баре, щека к щеке, иногда — то у одной, то у другой стойки — пропускали по рюмке водки, и горячие руки их судорожно сплетались под столом, и были тихие беседы с долгими, очень долгими паузами, но однажды утром археологи никуда не уехали; все остались в ресторане; профессора в заключительных речах подвели итоги семинара, а потом все стали складывать чемоданы и обмениваться адресами. За обеденным столом не смолкали тосты: на немецком, итальянском, словенском, хорватском и даже на латыни, а Виктор притащил большой сверток, немцы вскрыли его — в нем оказались баварские пивные кружки — и под общий смех и выкрики раздали их всем гостям.
— Вот почему я не хочу жить в Германии, — сказала Анна.
— Ты чересчур строга, — ответил он.
— Возможно, — сказала она. И, помолчав, добавила: — А вот от другого сувенира я бы не отказалась.
Он взглянул на нее, и она проговорила еле слышно, будто робея:
— От твоей карты Истрии. Той, что мы всегда изучали, колеся по здешним местам.
Он сошел вниз к стоянке и достал из машины карту, которая все еще лежала, развернутая, на сиденье рядом с местом водителя, и принес ее Анне. А она сказала, теперь уже радостно:
— У меня тоже есть кое-что для тебя.
В руках у нее была пластинка, та самая, которую они слушали здесь столько раз, под музыку которой столько раз танцевали, — «Petite fleur».
— Я в два счета выторговала ее у Виктора.
Он быстро и крепко сжал ее руку — снизу донесся нестерпимо громкий гудок автобуса. Губы их встретились в торопливом, мимолетном касании — так невзначай коснется чего-то пух, на лету оброненный птицей, — и казалось, они не глядели друг на друга. Все постояльцы хлынули на лестницу, суетясь, толкали друг друга чемоданами под коленки; Виктор препирался с водителем, который яростно жестикулировал в споре; кто-то кричал, размахивая сумкой:
— Чья сумка? Кто забыл сумку?
Другой голос объявил:
— Этот автобус для гостей из Австрии и Германии.
Анна справилась у Виктора, когда придет автобус на Италию, и он ответил: минут через десять—пятнадцать. И снова они стояли вверху на террасе, прислонясь к перилам и уставившись взглядом в серый каменный пол.
— Знаешь, — наконец сказала она, — очень интересный был семинар.
— Ты довольна? — спросил он.
— Да, конечно. Самый лучший семинар из всех, в каких мне доводилось участвовать.
— Что же, рад за тебя.
Он вынул из портсигара сигарету, покрутил между пальцами и положил назад.
— Ты же знаешь, я ничего в этом не смыслю. Но мне правда показалось, что вам всем было очень интересно.
— Люди там были замечательные, — сказала она.
— Да, к примеру, профессор из Загреба.
— И Антониони.
— Да, и Антониони.
— И еще та преподавательница из Граца…
— Славная женщина?
— Да, очень!
Он вдруг обернулся к ней и взмолился, горячо, отчаянно:
— Ну пожалуйста, давай оставим эту комедию!