— А если не выйдет, товарищ гвардии капитан? — прервал его Бакланов, не меняя позы и продолжая рассматривать что-то на карте. — Не выйдет ни в шесть, ни в семь, ни завтра, ни послезавтра. Тогда что, я вас спрашиваю?
— Вы не дали мне докончить, — сказал Дмитриевский.
— Прошу! — произнес Бакланов и резко повернулся. — Ради бога!
— Ждать утра и одновременно готовить к посылке человека, — отчеканил капитан.
— Вот! Правильно! — одобрил Бакланов. — Готовить. И с таким расчетом, чтобы сегодня же ночью выбросить. Дело архисрочное. Кто у нас свободен?
— Свободны трое, но послать придется Туманову, — ответил капитан.
Полковник едва заметно усмехнулся и внимательно посмотрел на капитана своими умными прищуренными глазами.
Дмитриевский вспыхнул, и кровь прилила к его лицу.
Работая полтора года с Дмитриевским, полковник знал, что капитан далеко не безразличен к разведчице. Их обоих соединяло хорошее, молодое чувство. И оба скрывали друг от друга то, что совсем нетрудно было заметить окружающим. Вместе с Тумановой капитан дважды был в тылу врага. Знал Бакланов и то, что, когда на карту ставятся интересы дела и речь заходит о Тумановой, капитан всегда старательно подчеркивал свою объективность. Случалось, он даже строже относился к Тумановой, чем к другим.
— Но почему именно Туманову? — переспросил полковник.
Еще не успокоившийся Дмитриевский ответил хмуро:
— Могу предложить свою кандидатуру.
Бакланов раздраженно взмахнул рукой и строго потребовал:
— Отвечайте на мой вопрос.
Капитан изложил свои доводы. Свободны трое: лейтенант Назаров, сержант Караулова и лейтенант Туманова. Первый знает радиодело, но еще не обучен шифру, вторая владеет шифром и только изучает радиодело. Следовательно, их можно послать только в паре. Туманова же является и радисткой и шифровальщицей.
— И все? — полюбопытствовал Бакланов.
— Нет, не все, — сказал Дмитриевский. — Чернопятов сообщил нам в начале мая две явки. Основную — к повару кафе «Глобус» Готовцеву и запасную — на себя. На тот случай, если Готовцева не окажется на месте. На явку надо посылать женщину под видом сестры Готовцева и с документами на ее же имя. Сестра Готовцева работает в минской комендатуре переводчицей, свободно объясняется по-немецки. Туманова же, как вам известно, неплохо владеет немецким языком.
— Так, так… Ясно. Кстати, напомните, в связи с чем Чернопятов сообщил нам эти явки и пароли, — попросил Бакланов. — Я тогда был в командировке в Москве.
Дмитриевский кратко рассказал. Люди Чернопятова в конце апреля произвели небольшую операцию. Они вскрыли сейф бургомистра города и изъяли свыше трех миллионов рублей в советских знаках сторублевого достоинства. Деньги надо было вывезти с оккупированной территории. Разведотдел договорился с Чернопятовым о присылке к нему человека, получил явки и пароли. Но через несколько дней Чернопятов сообщил, что деньги оказались фальшивыми, изготовленными в Германии. Тогда командующий приказал сжечь их.
— Хм, забавная история! — заметил Бакланов. — Так… А когда Юлия Васильевна вернулась из-за линии фронта?
— Девять дней назад…
— Так ли? — поинтересовался Бакланов, вынул из кармана записную книжку и стал перелистывать ее.
— Точно так, — подтвердил Дмитриевский. — Сегодня у нас девятое, а она вернулась первого.
— Положим, у нас сегодня не девятое, а уже десятое, — поправил Бакланов. — Это мы, полуночники, сбились со счета. — И он взглянул на часы. — Сейчас без двух минут три. А успела отдохнуть Юлия Васильевна? Как она чувствует себя?
Дмитриевский улыбнулся. Что он может сказать? Она чувствует себя, как обычно, и ни на что не жалуется.
— В ее возрасте я тоже ни на что не жаловался, — сказал Бакланов, — но это вовсе не означало, что я не уставал и не нуждался в отдыхе. Ну, ладно… Решим так: побеседуйте обо всем с Юлией Васильевной самым подробным образом, а я доложу ваше мнение командующему.
— Слушаюсь, — Дмитриевский встал. — Можно идти?
— Идите, — разрешил Бакланов и проводил взглядом капитана.
13
Десятого июня в половине восьмого утра Чернопятов открыл дверь котельной. В глаза ударили яркие лучи солнца. Чернопятов прищурился и зябко повел плечами. В его «пещере», как он именовал свое жилище, всегда царили полумрак, сырость и прохлада. Баня топилась лишь два раза в неделю, в остальные дни топливо расходовать не разрешалось.