Тетя опять засмеялась, вроде как я ей комплимент сказал. Хотя... не такой уж веселый был ее смех.
- А что, дружочек, это по-твоему очень грешно — кокетничать?
- Как вам сказать...
- Так и скажи, как думаешь.
- Нельзя человека зря обижать. Вы Валерия Петровича постоянно как будто кнутом подстегиваете!
- Все-таки ты умница, ей-богу! — Тетя подошла ко мне и чмокнула в щеку — я не успел отстраниться.— Но многого еще недопонимаешь. Мужья — это народ такой, что их необходимо «подстегивать». Для их же пользы. А то успокоятся, обленятся — скиснуть запросто могут.
Можно ли было смолчать?
- Неправда,— сказал я твердо.— Моя мама, ваша сестра, совсем иначе думала. Не кокетничала, не подстегивала, ни разу даже голоса не повысила. По-вашему, это во вред папе пошло?
- Такие родители, как у тебя, единицы редкие. Наподобие голубых журавлей и розовых фламинго, которые в Красную книгу занесены. Вот и ты в них пошел, журавушка мой милый!
Лицо у тети Агнии сделалось растроганное.
— Помню, чуть не с пеленок у Веруни обнаружилась непомерная любовь ко всему, что дышит и растет. Как-то мальчишки под нашим окном сломали деревце, стройненькую березку, прибегает она с отломанной верхушкой в руках и слова выговорить не может — слезами давится. Дома я одна была — пришлось принять на себя роль утешительницы, хоть я и моложе сестры на полтора года. Посоветовала: попробуй прибинтовать верхушку к дереву, может, срастется. Сама ей бинт в руки сунула. Веруня разом просияла — кинулась лечить раненую березку.
- Вылечила?
- Верхушка, конечно, не прижилась, но березка выжила — двумя вместо одной верхушки обзавелась. Строители, когда наш дом сносили, ее не тронули — такаяраскрасавица стала, хоть и с двумя головами! — Тетя помолчала.— А еще был такой случай: грузовик задавил собачонку Мушку, любимицу всей детворы в нашем дворе. На глазах у Веруни. Что с ней было! Даже во сне продолжала всхлипывать. «Ой трудно тебе придется в жизни с таким сердечком чутким,— говорила ей мама.— Люди не стесняются обирать таких, как ты».
- Люди, тетя, не обирали маму. Все-все кругом ее очень уважали! Соседки к ней чуть не каждый день за разными советами приходили, а лесорубы — хоть и грубый народ — при маме очень вежливыми делались. «Тебе бы хоть полгодика бригадиром над нами побыть,— со смехом говорил ей как-то папа.— Совсем бы шелковые стали, о мате позабыли!..»
Мама с папой встали передо мной, как живые, я поспешно поднялся с места и подошел к окну. Желание вести разговор о Валерии Петровиче или о ком бы то ни было разом пропало.
6
Если бы тетя Агния могла предвидеть, чего добьется своими «предостережениями»!..
Этой ночью, впервые, Дина мне приснилась.
Мы сидели с ней на поваленном дереве в моем родном лесу возле ручья. Наверное, стоял конец мая — все вокруг цвело и благоухало, всевозможные птахи над нами порхали. У Дины была длинная коса, как у мамы на давнишней фотографии. Мне очень хотелось ее поцеловать, но я не осмеливался, и вдруг Дина сама обняла меня и поцеловала...
Все поплыло у меня перед глазами, я почувствовал, что поднимаюсь над землей. И она тоже. Мы неспешно полетели, взявшись за руки, над лесом, над рекой, над лугом.
Весь день меня не оставляло удивительное ощущение: казалось, стоит только разбежаться как следует, замахать, как крыльями, руками, и я полечу...
Во время уроков, как ни крепился, то и дело поглядывал на Дину. Волосы у нее подстрижены коротко, и я представлял: как бы она выглядела с длинной косой? Да мало ли что еще я себе представлял! Два раза Дина даже на меня взглянула, вроде бы вопросительно. А может, насмешливо.
А вечером произошло нечто такое безобразное, возмутительное, что у меня до сих пор гудит в голове и дрожат руки.
По поручению тети Агнии я ездил в другой конец города. Возвращаясь, подошел к трамвайной остановке. У всех, кто здесь толпился, вид был озабоченный, только стоявшие чуть в сторонке два парня и девушка явно никуда не спешили — всецело были заняты беседой.
Вгляделся повнимательней и вижу: высокий парень с непокрытой головой — Руслан, а девушка в меховой куртке и такой же шапочке — Дина. Другого парня — прежде всего бросились в глаза его черные усики — я не знал.
И только я подошел поближе, как этот, с черными усиками, выдал такую фразу, в которой отвратительных матершинных слов было больше, чем обыкновенных, общепринятых. Меня как кипятком обдало!
Не успев ничего сообразить, я шагнул к нему. Но слова застряли у меня в горле, стою перед ним с трясущимися губами и сжатыми кулаками и не могу выдавить из себя ни слова.
Черноусый с любопытством уставился на меня:
- Ты, случаем, не из психушки сбежал?
Наконец я выдавил из себя:
- Как ты смеешь при девушке... такое?!
Черноусый немного оторопело взглянул на Руслана.
— Ты вроде бы человек начитанный. Может, разъяснишь, что это за явление?
Руслан будто того и ждал, развязно подхватил:
— Представляю: Дон-Тохик Квакулягушинский из замка Мемекозлинска. Это, знаешь ли, где-то на Крайнем Севере, куда в свое время даже татары не смогли добраться. Проще сказать, куда Макар телят не гонял. Род Квакулягушинских древний и благородный, но почти что вымерший — перед тобой единственный его представитель. Рыцарь без страха и упрека.
В наглых глазах черноусого заплясали чертики.
- И что же, у этого Какулягушинского...
- Не «Каку», а «Кваку»,— перебил его Руслан.— Запомни: Квакулягушинский.
- Я и говорю: Квакукозинский. Наследственный обычай, что ли, у него такой: нос свой длинный в дверную щелку совать?
- Дон-Тохику кажется: своими крепкими выражениями ты его прекрасную даму смертельно оскорбляешь.
- Так что, защемить ему нос, чтобы больше не казалось?
- Не стоит. Грубой физической силой ты этому благородному отпрыску вряд ли что докажешь. Да и прекрасной даме это может не понравиться.
Я стоял как дурак, не зная, на что решиться. Они кидали, как мячи, друг другу издевательские реплики, не глядя ни на меня, ни на Дину.
- Что же ты предлагаешь? Вишь, не уходит и даже кулаки не разжимает.
- Попробуем на его высокоразвитый интеллект воздействовать. Спросим: какое имел право оскорбляться за Прекрасную Даму? Она ведь не оскорблялась, слушая выразительную русскую речь, стало быть, оскорбляться за нее — это ее оскорблять...
И, хохотнув, Руслан воззрился на Дину. Я тоже, в растерянности, на нее взглянул. «В самом деле, почему она не оскорблялась, почему не дала пощечину черноусому или хотя бы не возмутилась?» — пронеслось у меня в голове.
— Вымолви слово, Прекрасная Дама: как нам поступить с Доном-Тохиком? (Только потом, придя домой, я сообразил: «Тохик» — это «Кихот» навыворот. В понятии Руслана я куда чудней Дон-Кихота.)
Дина, кажется, побледнела, когда мы все трое на нее уставились. Гневно взглянув на Руслана, хотела что-то сказать, но только зло фыркнула и пошла от нас прочь.
Черноусый, при всем своем нахальстве, видимо все же озадаченный происшествием, внимательно взглянул на меня.
— Убедился, чудак, перед кем бисер мечешь?
Уж лучше бы по-прежнему издевался... Подошел трамвай — они укатили. А я...
Долго ходил как заведенный на этом месте, где все произошло. Совсем уже темно стало, желающих куда-то ехать становилось все меньше, а я никак не мог решиться уйти. Одна нестерпимая мысль билась в голове: в глазах Дины я теперь как оплеванный.
И вдруг меня как током ожгло: а моя тайна?
Разом все, с ней связанное, вспомнилось...
Как-то — тогда я в четвертом классе учился — один старшеклассник обозвал меня на перемене Колдуновым. Обозвал и засмеялся насмешливо.
Придя домой, я стал допытываться у мамы: почему Колдунов, если на самом деле я Родичев? Мама уклонилась от ответа — перевела разговор на другое.