Автоном, который собирался выдувать бутыль, обескураженно спросил своего приятеля:
— Почему же это нельзя, Митрич?
Митрич пожал плечами.
— А ты что скажешь, Свир?
— Пустим! — отвечает Свир. — Не сегодня, так завтра пустим и гуту, и электростанцию! В чем дело, товарищи комиссия?
— Правительство не может сейчас обеспечить такое строительство, — отвечают члены комиссии.
— А мы сами восстановим!
— Заправляй, Свир, — говорит Митрич, — твое дело мудрить, а ты, Автоном, собирай дух, хоть одну бутылочку да выдуешь.
Члены комиссии видели, что люди работают на голодный желудок, голыми руками, без технической помощи, и только покачали головами.
— Такими средствами вы ничего не сможете сделать, а помочь вам сейчас мы тоже не в силах. Есть более важные объекты.
— А ты, Свир, как думаешь? — допытывается Автоном.
Свир посмотрел на обвисшие канатами руки Автонома и подумал: «Может, и верно говорит комиссия?» И ответил уже не совсем уверенно:
— Смелость, товарищи, города берет!
Свир всегда был угрюмым, а теперь он еще более помрачнел…»
На этом месте редактор хлопнул рукой по рукописи и, подняв к нам глаза, с удовлетворением произнес:
— «Всегда угрюмый…» Таким и я его знаю. Это, товарищи, не вымышленный персонаж, — это живой человек со всеми смертными грехами… «Всегда угрюмый…» Таким он был и в двадцатом году, когда его прислали ко мне в артиллерийский дивизион на должность комиссара.
— Этого самого? — живо спросил критик.
— Ну да. Плотный, широкоплечий, в кожаной потертой куртке, он своим четырехугольным лицом с острыми скулами действительно производил впечатление всегда насупленного, мрачного человека. А может, это нам потому так казалось, что у него были глубоко спрятаны маленькие глаза и всегда плотно стиснуты губы. «Ух ты, какой сердитый», — подумал я. — Вы артиллерийскую службу знаете? — спрашиваю его.
— Знаю, — отвечает уверенно, — когда-то, — говорит, — служил телефонистом в старой армии, в тяжелой батарее системы «виккерса». А вы силы врага знаете? — в свою очередь спрашивает он меня.
Так и экзаменуем друг друга. Ну, погоди, думаю, посмотрим, что ты запоешь, когда я испытаю тебя «на огонь».
В Шаргороде в то время находилась польско-петлюровская бригада. Вот месяц уже стояло затишье, а через день снова должно было начаться наступление по всему фронту. Для того, чтобы лучше ориентироваться в обстановке, я предложил Свиру идти с пехотой. Не каждый любит такие прогулки. Но Свир не только не встревожился, как это случалось с новичками, а, наоборот, больно уж спокойно ответил:
— Именно это я и хотел предложить. Вы знаете, кто командует петлюровской бригадой? Тот самый полковник Забачта, который в старой армии был старшим офицером нашей батареи. Тогда он сражался за свободу помимо своей воли, а теперь, как видите, наоборот, с охотой воюет против свободы.
В полк мы приехали в тот момент, когда он колоннами в темной мгле уже выходил из Мурафы. За местечком, расположенным на той стороне реки, должна была находиться первая вражеская застава, однако никаких признаков ее мы не обнаружили. Получалось, что враг либо отступил уже, либо был чрезвычайно беспечен.
На полпути к Шаргороду повстречалась нам одетая в стеганку крестьянка. Мы, конечно, остановили ее.
— Откуда?
Отвечает:
— Из Шаргорода.
— А войско стоит у вас?
— Ну да, — говорит, — во всех дворах стоят. А вы, видно, наступать будете? Ох, господи, а мы еще и стадо не выгнали.
Во время гражданской войны самые строгие тайны почему-то сразу становились известны крестьянам. Бои проводились преимущественно у сел или непосредственно в самих селах, потому крестьяне, услышав о стычке, чтобы спасти свой скот от перестрелки, выгоняли его в поле. Поэтому всегда можно было ориентироваться, насколько тайны оставались таковыми уже только в представлении штабистов.
Ни в балке, которую мы пересекли, ни на окрестных холмах скотины не было видно.
Свир посмотрел на меня с удовлетворением, растер в ладонях снежную пыль и сказал:
— А раньше полковник был правильным офицером — никогда не зевал.
Со стороны балки начинался первый подступ к селению. Мы спешились, послали вперед разведку, а за ней вылетели на тачанках пулеметы; батареи стали на позиции — и полк двинулся в наступление.