Части машины действуют точно так же разумно, как и человек».
Свир учился в сельской школе всего две зимы, а когда подрос, батрачил в панских экономиях, потом работал в Луганске на заводе чернорабочим, пока его не забрали в армию, где он служил рядовым. На фронте стал членом партии большевиков, был в Красной гвардии, в Красной Армии, а когда с Украины гнали белополяков, его послали на эту гуту. До сих пор у него не было времени подумать о женитьбе — так неженатым он и приехал сюда. Как и все не очень грамотные люди, он читал вслух, хотя в холодной комнате, кроме него, никого не было. Маленькие серые глаза его засверкали горячими огоньками.
— Да-а-а, — произнес он, потирая закоченевшие руки, — буржуазия умеет зарабатывать копеечку, а нам приходится голыми руками. Эх, если бы сюда такую «линчу»: бросай, мамаша, и нам бутылочку, на советскую республику!
Он снова склонился над книжкой и дочитал страницу:
«За каждую минуту машина «линча» выпускает по пятнадцать бутылок…»
— А у нас что за работа? Слезы, а не работа!
Как-то Свир услышал, что Митрич ругается с сортировщиком.
— Что это вы тут не поделили?
— Привередничает, будто старый режим, — фыркал Митрич. — «Эта кривобокая, эта в прыщах». Нужно же соображать: придется продавать — что же мы выручим?
— Правильно, Митрич, — сказал Свир, — ничего мы не наторгуем за наши бутылки, потому что они никуда не годятся. На холостом ходу работаем.
— То есть как?
— А так, Митрич, поту много, а толку мало.
Митрич почесал седую голову черными пальцами и произнес обескураженно:
— Я хотя технически, можно сказать, и неграмотный, а все-таки в книге вычитал, что мы и до сих пор выдуваем бутылки точнехонько так, как их выдували когда-то египетские рабы. Получается, что мы хотя и завоевали для рабочих свободу, а от рабского труда еще не избавились.
— Машины нужно ставить, Митрич, да гуту начисто переделывать.
— Да ты так сразу не сверкай. Что значит — машины?
— А сколько же ты своим животом выдуешь?
— Я? Сравнил! Я и тысячу выдую, а вот около меня стоит Ганджуля, так тот и кашляет, и чихает, и, извините, весь даже потом исходит, а больше семисот не выдует. Бешеная работа.
— Вот видишь, а есть такая машина, «линч» называется, так она за день выбрасывает семь тысяч бутылок — одна в одну, — и людей почти совершенно не нужно.
Митрич разинул рот, склонил голову и посмотрел на Свира так, будто перед ним стоял не директор, а какой-то фокусник.
— Семь тысяч, говоришь? А кто же за ней следить будет? Ты не знаешь, как у нас когда-то один выдумал такую форму, которая сама выбрасывала. Ну, выбрасывала, выбрасывала, пока ее самое не выбросили на свалку. Уже ты ни Софрона не переучишь, ни меня. Тридцать лет так вот дуем.
— Переучим, лишь бы только ваше желание, — уверенно ответил Свир, — и в школу, если хочешь, пошлем.
— Нет уж, хватит, мне теперь ближе к Автоному.
Слух о том, что Свир снова что-то затевает, разнесся по всей гуте, как дым. Поговаривали о новых машинах, о перестройке корпусов, но толком обо всем этом никто сказать не мог: Свир находился в столице, а сведения, которые добыл Митрич, были крайне ограниченными и лишь давали простор для фантазии. Комсомольцы радовались. Софрон ругался, а Митрич растерялся.
Из столицы Свир возвратился с инженером. Это был уже немолодой человек, звали его Михаилом Ивановичем.
Митрич тотчас же обратился к нему со своими сомнениями.
— Вы человек образованный, говорят, и раньше работали на гуте. Скажите же, как это будет, если поставят нам машины. Что же тогда будут делать наши стеклодувы? Люди, можно сказать, этим только и живут.
— Люди будут командовать машинами, — ответил инженер, — как вами теперь командует мастер.
— Легко сказать — командовать. Вам-то хорошо, что вас учили с детства, а поставь меня командовать, так я и машину в один миг в гроб загоню.
— Выучишься, лишь бы охота.
Митрич вздохнул.
— Что ж, охота, а вот соответственная ли у меня голова? Или же взять Софрона. Он тебе на букву глядит, как на вошь. Вот и выучи его.
Комсомолец Васюта Малай, слышавший этот разговор, попросил инженера рассказать о машинах на общем собрании. Инженер согласился.
Митрич стоял растерянно и все еще задумчиво тормошил черными пальцами свою седую бороду, а когда инженер ушел из цеха, он догнал его уже у самых ворот и застенчиво сказал: