— Мартыновича известили? — спросил и он.
— Как будто сам не знает.
— Говорят, уже всю степь объездил со своей музыкой.
— Пусть человек хоть этим потешится.
— А жена дома сидит: до того дошли, что на людях уже не в чем показаться.
Хозяйка тяжело вздохнула. То ли сочувствовала, то ли сама опасалась подобного же.
Затем прибыли две дамы. Ходнев подтолкнул меня локтем:
— Дама просто приятная и дама, приятная во всех отношениях.
Иной рекомендации не требовалось.
Наконец во двор въехала бричка, битком набитая людьми. Она напоминала балагулу, в каких возят пассажиров на Подолии. Первым вылез из брички тощий и высокий мужчина в изжеванном костюме, но в белой фуражке с красным околышем. Дворянин! С великой осторожностью он снял с брички что-то замотанное в дерюжку. За ним начали соскакивать, как куры с насеста, и другие. А Таня — она стояла с нами на веранде — называла каждого по очереди:
— Вот этот небритый — учитель из соседнего села. За ним — землемер. Мой верный рыцарь.
И лукаво улыбнулась. А у меня от ее слов почему-то сердце екнуло. Я нашел ее руку и пожал. Она не отнимала, пока не подошли гости.
— А с бандурой кто? — спросил я, указывая на человека в изжеванном костюме и тоже давно не бритого, хотя он и вышагивал, как признанный артист.
— Мартынович со своим граммофоном. Здесь это еще новинка.
Последним плелся разбитой походкой гость лет тридцати, с одутловатым лицом, хранившим следы интеллигентности, которые, казалось, еще подчеркивала маленькая бородка.
— О, и Левицкий приехал! — сказала Таня без особой радости. — А ведь был такой интересный!
После дождя приятно было вдыхать запахи влажной земли, и гости столпились на веранде. Отсюда видна была река, и это тоже как бы освежало воздух.
На берегу полольщицы запели:
Все притихли, слушали. Только небритый учитель стал в театральную позу и продекламировал:
И кивнул на огороды. Но вместо «раздается» у него получилось «роздается». Дама, приятная во всех отношениях, деланно поморщилась и искоса глянула на нас. Мы тоже скептически улыбнулись.
Среди гостей учитель и землемер, видимо, не принадлежали к дворянскому сословию, и присутствующие не скрывали своего превосходства над ними.. Только тот, кого Таня назвала Левицким, стоял в углу, задумавшись, и не старался попасть в тон остальным. Даже дернулся, когда безногий брат грубо сказал:
— Жена стонет от его кулаков, а он думает, что от царского режима.
На загорелом лице небритого учителя проступила растерянная улыбка, словно он в чем-то провинился. Сашко, видимо, знал его материальное положение и сказал:
— Нищета до петли доводит. А нам безразлично…
— Своя рубашка ближе…
— Это заповедь шкурника!
Сашко заикался. И прежде чем он выговорил слово «шкурник», его безногий дядюшка высоко поднял брови:
— То есть все мы шкурники, племянник? Это кто же так считает, социалисты?
Изжеванный Мартынович поучительно сказал:
— Теория социализма лжива и порочна.
— Правильно! — поддержал его родич с короткими рукавами. — Мужики не хотят революции. А что в городах рабочие затевают, так это с жиру бесятся!
— Столыпин тоже так думает, — сказал заикаясь Сашко.
— Ну и молодчина Столыпин. Храни его бог! — спесиво проговорила дама, приятная во всех отношениях.
— А вы знаете, что сказал граф Толстой? — выкрикнул учитель, ободренный Сашком. — «Самодержавие есть форма правления отжившая. Все это отжило и идеалами не может быть. Нужна революция…»
— Как, как? — вытянул вперед шею родич с короткими рукавами.
— А ты, хлопче, лишнего не болтай, — уже угрожающе проговорил Мартынович. — Квод лицет йови… — Но сбился и докончил уже по-своему: — Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, как говорят по-латыни. Я не консерватор, и я не революционер.
— А молится за царя, — тихонько шепнул нам землемер.
— А я никакой политики не признаю, — проговорил безногий брат. — Не верю и в революцию.
— А в бога? — уже громко спросил землемер.
— Богу до меня нет дела, как и мне до него.
— Павел Григорьевич с ума спятил! — перекрестила объемистую грудь дама просто приятная. — Ты что, турок или православный?
— Мелкопоместный дворянин я, Мария Игнатьевна, как и ты. Дворяне, у которых ни цели, ни надежды. Пусто и в кадушке, и в клетушке.