— Посадить в каталажку, в арестантскую! — крикнули из толпы. — Туда, куда нас сажал, чтобы знал, как пороть мужиков.
— Я пришел от господина Ильенкова, — сразу переменил тон Филатов: перед ним было море рассерженных голов. — Я пришел сказать, что помещик требует вернуть хотя бы часть наемных рабочих.
Но Филатову не дали закончить и под общий крик отвели в арестантскую. Старшина мелко крестил лоб и то и дело пил из ведра воду.
Один за другим снова выходили на крыльцо крестьяне и рассказывали о своем бедственном положении. У пана были бескрайние поля, табуны коней, стада свиней, он платил гроши наемным рабочим, а за аренду одной десятины сдирал по двадцать пять рублей. И если крестьянин не мог заплатить и пану, и за подати, земский распродавал с торгов последние его пожитки.
— Пусть он об этом послушает, — сказал Александр.
Земского снова вывели на крыльцо. Он стоял, понурившись, а на его голову, как камни с неба, сыпались проклятия и укоры. Потом кто-то предложил его разжаловать — пусть снимает форму. Филатов скривил губы и молча снял с себя белый китель и фуражку с гербом. Но этим собрание не удовольствовалось: он должен отречься навсегда от своей позорной службы. Филатов закусил до крови нижнюю губу и молчал. На площади тоже наступила могильная тишина. Только слышно было, как где-то на соседнем дворе пищали цыплята. Наконец земский начальник едва слышно проговорил:
— Хорошо, я отрекаюсь.
— Честное слово? — спросил, обрадовавшись, Александр. — Значит, точка. Можно поверить на слово?
— Я дворянин, этого достаточно, — с обидой ответил Филатов.
На площади воцарилось такое веселье, как будто люди неожиданно самым лучшим образом решили все дела.
— Думаю, теперь можно вам передохнуть, — также повеселев, сказав Филатов, нагнувшись к Александру, — ведь такая жара! Пойдемте ко мне, пообедаем, искупаемся и разрешим остальные вопросы без ссоры.
Александр так и подскочил.
— Мы тебя и тут выкупаем! Слышите, — обратился он уже к собранию, — барин хочет меня подкупить.
Сквозь толпу насильно протискивалась какая-то женщина. Когда она оказалась перед крыльцом, Александр узнал жену Филатова. Она была взволнована, а увидев своего мужа без кителя, раскрыла в удивлении глаза.
— Тебя били, Нил? — воскликнула она испуганно.
— Я только в холодной посидел, Маша!
— Но папа сидит голодный! — Она, засверкав глазами, обратилась к собранию: — Вы что, не можете этого понять? Это… это издевательство! Кто вам позволил забрать кухарку от предводителя дворянства? Вы будете за это отвечать! А ты, Нил, напиши папе, что тебя не отпускают мужики.
Появление барыни и ее решительное наступление смутили Григория, который служил в усадьбе батраком. Он растерялся и, глядя на Пархоменко, заморгал глазами. Александр перегнулся через стол.
— Вам никто не давал слова, барыня. У нас порядок.
Филатова теперь уставилась на Александра и завопила так, словно кто-то дернул ее за косу:
— Тебя первого посадят, чтоб не бунтовал мужиков, забастовщик!
Тем временем Филатов написал что-то на клочке бумаги и через старика, который стоял рядом, передал записку жене. Она быстро пробежала ее глазами и повернулась было, чтобы идти назад, но Александр загородил ей дорогу.
— Записочку надо показать собранию, раз муж арестованный.
Барыня быстро опустила бумажку за корсаж и вызывающе посмотрела на Александра. Филатов стоял бледный, видимо, боясь, что станет известно содержание записки. В толпе, как ветер прошелестели слова: «В пазуху спрятала». Александр покраснел, как мак.
— Вы не хотите отдать записку? — спросил он, еще сильнее покраснев и не решаясь заглянуть туда, где исчезла записка.
Барыня молча, с крепко сжатыми губами, отрицательно покачала головой.
— Доставай, доставай, — зашумели в толпе.
— А то я полезу. Дело общественное, а баба не в обиде будет на молодого, да еще и чернявого!
В записке, которую пришлось взять у барыни силой, Филатов советовал тестю вызвать из Митякинской станицы казаков, «ибо крестьян можно умиротворить только оружием».
— Вот такое ваше дворянское слово! — покачал головой Григорий. — Сказано, что потайная собака — что пан: коли не укусит, так залает. Ну, как общество думает, что с ним делать?
— Пусть дает подписку!
Филатов даже позеленел от злости, но все же дал письменное обязательство, что больше никогда не будет служить земским начальником. Но перед тем как отпустить его домой, к Ильенкову послали делегацию для переговоров.
Ильенков, словно выброшенный на берег сом, задыхался на веранде от астмы и злобы: мужики, которые прежде не смели пискнуть, позволяют себе не только митинговать, но и оскорблять его самого, зятя и даже дочь! Вместо записки жена Филатова передала ее содержание на словах и еще добавила: «Надо сейчас же послать, пусть дадут полсотни казаков!».