Сгибаясь под тяжестью ящиков, несколько запыхавшихся казаков силились нагнать эшелон, а за ними, спотыкаясь на рельсах, бежал какой-то командир в бекеше.
На поручнях классного вагона гроздью висели казаки, выкриками и свистом подбадривали пеший хвост:
— Ну-ну, поддай пару, хлопцы, поддай…
— Наши сели. Молодцы!
— А бекеша еще топает!
— Хлопнулся!
Дама с чемоданами успела уже побывать в вагоне и вышла в тамбур еще сильнее взволнованная. В руке она держала железнодорожный билет.
— Господа, пропустите, — взмолилась она казакам, которые забили проход. — Ради бога, я не на тот поезд села. Боже мой, ночь уже… Сбросьте чемоданы!
— А может, это ваш муж топал вдогонку? Шустрый! — иронизировали казаки, не двигаясь с места.
Дама ничего не ответила и старалась протиснуться к выходу.
— Пропустите, прошу вас… Я еще соскочу…
Из дверей вагона вышел статный командир в полушубке и серой смушковой шапке и, предостерегая, протянул руку.
— Убьетесь! Что вы, пани, не для дам такие вещи, — проговорил он с укором.
— Дорогой пан… — На френче под полушубком она разглядела командирские знаки различия и уверенно добавила: — Пан полковник, остановите поезд, я сойду… я спешу к маме… А теперь куда я заеду?
— Простите, пани, отсюда поезда идут теперь только на запад.
— Но я смогу еще спрыгнуть.
— Но сесть уже не сможете. А если это бежал за поездом ваш супруг, так он, наверно, сел в какой-нибудь задний вагон.
Казаки, зная повадку своего командира, лукаво поддакнули:
— Сел, будьте покойны!
— У меня мама при смерти, — сказала дама, не слушая казаков.
— Вот мы вас и подвезем, — говорил командир сочувственно. — Для такой любящей дочери можно сделать исключение и в воинском эшелоне. Входите. — Поддерживая осторожно под локоть, он ввел ее в коридор.
При свете фонаря полковник мог лучше разглядеть случайную пассажирку. Это была молодая и стройная женщина лет тридцати. На ее длинных ресницах поблескивали, как роса на солнце, слезы.
Полковник невольно притронулся к своим черным усам, закрученным в колечки, но продолжал, как заботливый отец:
— Успокойтесь, пани, успокойтесь. У нас тоже вам будет неплохо.
Но дама не переставала теребить мокрый платочек и порывалась к выходу.
— Если б вы захотели…
— Я и хочу, чтобы и вы, и мы не угодили в лапы головорезам Григорьева. Прошу в купе!
Но в коридор быстро вошел еще один командир. Шапка с султаном над горбатым носом и смуглое лицо, бешмет, стянутый кованым пояском, за которым торчал дамский браунинг, желтые краги над гетрами делали его похожим на опереточного героя-любовника. Впечатление усиливал еще стек с серебряной лошадиной головой. Полковник говорил по-русски, только по временам с улыбкой вставляя, как принудительный ассортимент, два-три украинских слова, но командир со стеком обратился к полковнику по-украински, чеканя каждое слово:
— Пан Забачта, вам известно, какое бесчинство творится в нашем эшелоне?
— Пан Лец-Атаманов, чем вы взволнованы? — проговорил полковник, щуря и на него, как на даму, свои глаза.
— Я не только взволнован, я — возмущен, пан полковник! Кто разрешил казакам захватить целых три чужих вагона?
— Должно быть, кто-то постарше вас, пан сотник.
Сотник раздраженно стеганул стеком по своим крагам.
— И чего ради подняли бучу на всю Знаменку? Ну, пускай, сало, а календари на 1919 год? Целый вагон! Или грабли. На черта нам это барахло, только чтобы раздражать население? Если вам безразлично, то не безразлично нам. — Последнее слово он выговорил с нажимом. — Надо же быть хоть немного дипломатом.
Полковник Забачта был начальником Лец-Атаманова, но под его строгим взглядом даже смутился, хотя каждая черточка его холеного лица говорила о равнодушии к беспокойству Лец-Атаманова. Наконец полковник с кривой усмешкой обратился к даме, — она стояла, прижавшись к стенке:
— В хорошем хозяйстве все пригодится. Не правда ли, — простите, как прикажете вас величать?
— Нина, Нина Георгиевна, — еле слышно проговорила дама.
— Прекрасно. Все, пан сотник? Прошу, Нина Георгиевна!
Сотник Лец-Атаманов, который сгоряча, кроме полковника, никого не заметил, только теперь увидел женщину в короткой шубке с белой выпушкой и в такой же шапочке, из-под которой выбивались русые локоны, и удивленно поднял брови: матово-розовое лицо женщины было милым и привлекательным. Под его взглядом дама виновато потупилась и тихо ответила:
— Я постою здесь, спасибо, я все-таки попробую спрыгнуть.