Танк, приближавшийся к Каховке, почему-то остановился, и его раскаленная выхлопная труба позади поднялась вверх. Вокруг вспыхивали огни и беспорядочно трещали выстрелы. Подъехав ближе, командир батареи увидел в предрассветной мгле смутные силуэты красноармейцев, сбегавшихся из Каховки. Один блеснул зубами и крикнул командиру батареи:
— В нашу баню провалился. Теперь попарятся их благородия!
Из танка, зарывшегося носом в яму, трещали выстрелы. Команда, наверно, ждала свою пехоту, но позади, там, где были окопы, уже было тихо. Красноармейцы, обступив высокого широкоплечего командира с огромными усами, чего-то настойчиво от него добивались. Командир батареи узнал того всадника, который проскакал с орудием мимо его командного пункта. Теперь он, подталкивая согнутым пальцем усы, уговаривал красноармейцев:
— Точка! Коли он наш, зачем его портить! Нам разве не нужны танки? А их пехота сюда уже не дойдет: на проволоке повисла, и офицерская рота также. Их благородия отстали от танков, и из атаки пшик получился.
Подъехал ординарец и отрапортовал:
— Товарищ начдив, дивизия уже вышла на переправу.
Красноармейцы только теперь увидели на гимнастерке широкоплечего командира два ордена Красного Знамени и почтительно пропустили его к лошади.
Савченко смотрел, мигая заспанными глазами, на огонь плошки. И только когда начальник разведки кончил говорить, он сообразил, что их команду посылают в дозор.
Уже вторую ночь дивизия продвигалась по тылам врага, направляясь на восток. В селах могли стоять арьергардные части белых, поэтому дозор ехал настороженно. Ровная степь позволяла растянуться в длинную цепь. Ночь была темная, от Сиваша в степь наплывали влажные туманы.
Савченко ехал крайним и, дремля, сладко мечтал о теплой хате.
Немного погодя он услышал впереди конский топот. Оглянулся на своих, но никого не увидел и не услышал. Наверно, его конь, не чувствуя поводьев, давно шел куда вздумается. Всадники приблизились, и Савченко увидел двух казаков. В первую минуту у него от страха отнялся язык. Лошади мирно терлись мордами и звякали удилами.
— Ты куда едешь? — спросил наконец казак.
Савченко вздрогнул, словно его окатили холодной водой, и скороговоркой ответил:
— Вас ищем, сто чертей вам в глотку! Сотник приказал мне одному ехать дальше, а станичник чтоб поехал со мной. У нас секретное поручение.
На голове у Савченко была кубанка, звездочки в темноте не было видно, и казаки, ничего не подозревая, решили, что с Савченко, с его «секретным поручением» поедет старший казак. Он был сухой, высокий и с бельмом на одном глазу. Молодой казак поскакал дальше, а Савченко, со станичником повернули куда-то в сторону.
— Что там еще за секретное поручение? — спросил скрипучим голосом казак, когда они углубились в степь.
— А ты из какой станицы, что такой нетерпеливый?
— Ну, из Митякинской, — сердито проворчал казак; от него тянуло перегаром водки и плохого табака. — Может, опять брать языка?
— А что б ты сделал, если бы красного поймал?
— Да что и всегда. В штаб Духонина его!
— Тогда давай сюда оружие!
Казак, не понимая Савченко, вопросительно уставился на него единственным глазом и увидел перед своим носом дуло винтовки.
— Чего дуришь, сопляк?
— Вот я тебе покажу сопляка. Снимай шашку, дьявол проклятый! — И он ткнул его стволом винтовки в подбородок. — Так ты нас в штаб Духонина отправляешь? Значит, к стенке? А мы с вами, чертями, цацкаемся!
Ошалело хлопая одним своим глазом и все еще не понимая, откуда здесь мог появиться красноармеец, казак, чертыхаясь, кинул на землю шашку. Берданку Савченко вырвал у него из рук сам и взмахнул ею, показывая, куда ехать.
Из темноты уже выступали редкие огоньки Синбайских хуторов.
— Будешь стрелять? — оглянулся через некоторое время казак, измученный прикосновением холодного ствола за спиной.
— Разве так ничего и не скажешь?
— Нет.
— Заядлый. А может, подобреешь, как земляков увидишь? У нас из Митякинской тоже не один честно служит народу, не то, что ты — все еще господам сапоги лижешь. Или они ровня тебе?
Казак засопел и опять начал чертыхаться.
— Убегу, если не расстреляешь. Моя душа нечистому продана, а ты в ней хочешь чистоту наводить. Не тронь души или водки дай, я тогда ее слезой вымою и представлюсь перед тобой как есть человеком.
— Вот как товарищ Пархоменко стукнет тебя разок, ты и без водки слезой умоешься, а может, и человеком станешь. Он у нас вроде доктора для таких чертей.
Кони остановились возле штаба дивизии.