В коридоре раздался быстрый перестук каблуков, и в дверях показалась Люба. Полушубок расстегнут, белый шерстяной платок съехал на плечи. Волосы заиндевели на морозе, казалось, она поседела.
Люба заплакала.
— Любочка, не надо, а? Пойдем на улицу, а?
Она послушно пошла из конторы, глядя прямо перед собою ничего не видящими глазами.
Дмитрий, чертыхаясь, ручкой заводил «газик». Наконец двигатель заурчал.
— Едем в леспромхоз. Садитесь, — коротко сказал парторг Любе и Эрнесту.
Эрнест помог Любе залезть в кабину. Дмитрий врубил скорость.
Вскоре машина въехала в тайгу. Фары рвали темень. От обледенелых стволов деревьев, вплотную подступивших к обочинам, рябило в глазах. Дорогу сильно замело. С тех пор как рельсы прибежали в леспромхоз, по ней ездили редко, и машина юзила. Дмитрий гнал на бешеной скорости, лихорадочно крутил баранку. В одном месте он не успел вывернуть руль. Передок «поцеловался» с толстенным стволом. Левая фара звякнула и погасла.
— Проклятье!.. — выругался Дмитрий, но осматривать повреждение не стал. Развернул машину и помчался дальше.
Люба безучастно смотрела на дорогу…
Впереди запрыгали огоньки леспромхозовского поселка. Казалось, они рядом, за той вон сопкой, но вот машина проезжала сопку, а огоньки светились все на том же расстоянии.
Кто-то всхлипнул. Эрнест посмотрел на Любу. Губы ее были плотно сжаты. Перевел взгляд на Дмитрия. Тот весь был поглощен трудной дорогой. Когда всхлипнули вторично, он понял, что это плачет не Люба и не Дмитрий, а он сам.
«Газик» въехал в поселок. Стая дворняг со злобным лаем бросилась за машиной. Дмитрий свернул в проулок и резко затормозил возле двухэтажного деревянного здания больницы.
В просторной теплой приемной было битком народу. Толька, приехавший с Каштаном на тепловозе, бледный, с трясущимися руками, объяснил: по местному радио объявили о несчастье, призвали добровольцев со второй группой крови явиться в больницу; и, хотя крови уже взяли в достаточном количестве, леспромхозовцы не уходили, каждый просил «на всякий случай» взять и у него.
Из белой двери с надписью под стеклом «ОПЕРАЦИОННАЯ» выглянула молоденькая медсестра.
— Товарищи, всех прошу освободить приемную! — приказала она. — Топаете, весь пол ходуном ходит…
Леспромхозовцы послушно вышли на мороз, но не расходились, толпились во дворе. Бригада путеукладчиков, Дмитрий и Люба остались. Осторожно ступая по половицам, они прошли к круглому столу, стоявшему в углу приемной, и расположились за ним.
Дмитрий крепко потер кулаком лоб, не глядя на бригаду, спросил:
— Как все это произошло?
Начали рассказывать.
— Прошу вас, не надо, не надо… — попросила Люба.
Замолчали, подавленные горем. Стало слышно, как за дверью операционной позвякивают инструменты. То и дело робко приоткрывалась входная дверь, внутрь приемной просовывалась голова. Глаза вопросительно смотрели на бамовцев: что нового? Им махали руками: ничего.
— Как он решился прыгнуть? — тихо сказал Саша. — Я бы… Я…
— Таков Ваня, — перебил Эрнест. — Прыгнул, потому что вопрос стоял так: быть мальчику или не быть.
— И не было почти ни одного шанса спастись самому… — вслух подумал Толька.
Все опустили головы, избегали смотреть друг на друга. Эрнест был тогда, на площадке тепловоза, как в шоке, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Неотвратимость беды сковала все движения, лишила способности рассуждать. «Но будь я в здравом рассудке, смог бы прыгнуть к мальчику, как Каштан?..» — подумал сейчас он.
Чьи-то руки положили на стол, а затем развернули большой газетный сверток. Там были бутерброды с красноватой вареной олениной. Их принес здоровенный рыжий леспромхозовский малый.
— Откушайте, небось с обеда не ели, — сказал он и с неуклюжей осторожностью большого, сильного человека, стараясь не скрипеть половицами, направился к выходу.
Прошли три долгих часа, пока не открылась дверь операционной. Все поднялись. Люди в белых халатах устало сдернули на шеи марлевые маски, закурили. Среди них был Гога. Он подошел к бригаде.
— Кто у него из родных? — спросил он.
— Мать, маленькие сестренки, — ответил Дмитрий.
— Вызывайте мать, срочно вызывайте. Состояние крайне тяжелое.
…Каштан не приходил в сознание. Все мысли были только о нем, бригадире. Бригада, продолжая работать, перебралась жить в леспромхозовский поселок. Ночевали в школе. Местное радио три раза в день сообщало о состоянии здоровья Ивана Сибирякова. Тотчас звонили в Дивный, передавали новость. Когда наступал обеденный перерыв, машинист гонял тепловоз в поселок: что нового, как бригадир? И когда тепловоз возвращался к путеукладчику, парни сломя голову мчались ему навстречу.