Бохову пришлось успокаивать спорщиков.
– Не горячитесь! – уговаривал он их. – Именно сейчас мы должны сохранить трезвую голову. – Он уперся руками в колени и выпрямился. – Есть еще одно дело. Только мне неясно, как нам следует поступить.
Товарищи насторожились, и он сообщил о санитарной команде, высказав тут же свои сомнения. Богорский покачал головой.
– Ну, харашо, – сказал он. – Они нас ищут, ищут уже давно и еще не нашли. Если найдут – с ловушкой или без ловушки – все равно… Понимаете? Я говорю, не надо бояться. Я говорю, нужна большая осторожность, и все шестнадцать товарищей должны быть умные, очень умные. Понимаете?
С трудом подбирая немецкие слова, он рассуждал, что совершенно безразлично, безобидна ли затея с санитарной командой или скрывает ловушку. Главное здесь – возможность наблюдать за чертой лагеря. Команда будет бродить повсюду: у казарм, у гаражей, у интендантских складов…
Бохов прервал его:
– Может быть, эсэсовцы как раз и хотят заманить команду туда. Что, если они потом посадят одного из товарищей, а то и всех шестнадцать? В карцере их будут обрабатывать до тех пор, пока они не скажут, кому сообщают о своих наблюдениях. Ведь эсэсовцам достаточно «дожать» только одного, чтобы выведать связь с организацией.
– Нет, нет, нет! – сказал упрямо Богорский. – Не с организацией, вовсе не с организацией!
Он предложил установить связь между ним лично и каким-нибудь товарищем из санитарной команды. Но Бохов тоже заупрямился.
– А если тебя выдадут?
Богорский улыбнулся.
– Тогда умрет не аппарат, а один я!
Против этого восстали все и подняли шум. Богорский рассердился. Опасность есть всегда, сказал он. Разве не опасно сидеть здесь и совещаться? Не опасно было создавать такую разветвленную сеть Сопротивления с интернациональными группами? Разве не опасно хранить оружие?
– Мы поклялись молчать и умереть, и я хочу сдержать клятву, – сказал Богорский.
– Смысл клятвы не только в этом, – возразил Бохов.
– Разве можно рассчитывать на кого-нибудь еще? – спросил Богорский.
– Можно, – ответил Бохов и рассказал товарищам о предложении Кремера.
Чем больше Бохов обдумывал это предложение, тем более приемлемым находил его. Остальные товарищи тоже оценили идею Кремера: новых связей устанавливать не придется, а Бохов и без того поддерживал со старостой постоянный контакт. Даже Богорский отказался от своего плана. Он поднял руки и улыбнулся.
– Ну что ж, как говорится, я давать себя убедить…
Совещание длилось менее получаса. Его участники поодиночке, незаметно покинули место встречи и разошлись по баракам.
Кремер как раз собирался идти в лазарет, чтобы сформировать из санитаров команду, когда к нему явился Бохов. Долгого разговора не потребовалось. Бохов сообщил Кремеру, что товарищи согласились с его предложением. Кремер возьмет на себя руководство санитарной командой. Они обсудили, кого из санитаров выбрать. Тут нужны надежные, испытанные товарищи.
Чуть позже Кремер отправился в лазарет. В длинном коридоре амбулатории толпились больные. Кремер протиснулся в перевязочную. Здесь кипела работа. Больных впускали по десять человек. От кислого запаха ихтиола и зловония, распространявшегося от всевозможных нарывов, было почти невозможно дышать. Санитары в изношенных белых халатах обслуживали пациентов. Все делалось молча, по раз навсегда заведенному порядку. Санитары срезали грязные размокшие бумажные бинты и очищали воспаленные раны от черной корки – застывшей ихтиоловой мази. Деревянной лопаточкой накладывали на рану порцию свежего ихтиола. Быстро, привычными движениями наматывали бумажный бинт, словно манжету на цветочный горшок. И все это молча, без лишних слов. Приходилось как можно полнее использовать короткий промежуток между вечерней поверкой и сигналом отбоя. Легким толчком в спину санитар отсылал пациента:
– Готово, следующий!
Следующий, уже успев спустить штаны, с безмолвной мольбой показал санитару черно-синюю флегмону на тощей ляжке. Его отделили от прочих, и он, придерживая рукой сползавшие штаны, заковылял к тем, кто уже ждал очереди у операционного стола.
Оперировал старший санитар Эрих Кён, коммунист, в прошлом актер. У него не было времени даже взглянуть в лицо больного, которого клали на операционный стол – деревянный помост с черной клеенчатой подушкой. Кён видел только нарывы и опухоли, и, пока его ассистенты накладывали эфирную маску, он прикидывал взглядом продольные и поперечные разрезы, которые ему предстояло сделать, и вот его скальпель уже врезался в больную ткань. Большими пальцами обеих рук он выдавливал гной и очищал рану. Ассистент, стоя наготове с ихтиолом и бинтом, тут же накладывал повязку.