Потом он завязал. Наглухо. И через несколько лет умер от инфаркта.
— Лучше бы пил… — вздыхали многие на похоронах.
Я тоже не пью больше, даже пиво. Я же алкоголик.
Но за свое сердце я почему–то спокоен.
8
Да вот, вырастили меня, воспитали, помогли, чем могли… Не всем так везло. В моем классе больше половины учеников жили в неполных семьях. Многие были бедны. До таких высот, как я, уж точно никто не поднялся.
Почему же я считаю, что ад — уже на земле?.. По крайней мере, третьего дня был совершенно в этом убежден.
Непонимание. Нежелание понять другого человека. Ненависть к нему — именно за то, что он другой. Мужчины ненавидят женщин. Дети — взрослых. Пожилые — молодых. Я ненавижу всех. Всех, с кем приходится сталкиваться. Меня никто не желает понять. И сам — никого.
Говорить «это твои проблемы» уместно там, где все примерно одинаковые. Унифицированные. Где правомерно судить людей по себе. Одни сериалы смотрим.
У нас тут кто–то смотрит сериалы, а кто–то — мультики в целлофане. Микрорайонами и поколениями. Одни читают газеты, другие наполняют их уголовно наказуемыми деяниями. Ты ему: «Земляк!» — а он тебе рашпиль в селезенку.
Поэтому, кто свой — давайте сбиваться в кучу, дабы противостоять (или — противолежать?) другим кучам. А кучи, они все пахнут примерно одинаково.
Хочешь быть одиноким? Носи бронежилет. Хочешь быть независимым? Не зависай нигде подолгу, особенно после наступления темноты. Хочешь быть трезвым? Не дыши. Хочешь быть русским? Бей жидов. И так без конца.
Я бы в монастырь пошел, да у меня свой монах в штанах. Я бы уехал, да кто мне там рад. Там свои проблемы, без меня раздерутся. «Да и куда я — без языка…» — кудахтала курица, взлетая над забором…
Все–таки хорошо, что я не еврей. По крайней мере, в этом не могу себя упрекнуть.
Я — русский. Я — русский. Я очень этим горжусь.
Аутотренинг.
9
Ретт Батлер расспрашивал ненавидевших его и ненавистных ему мамаш, как отучить дочку сосать большой палец. Мамаши таяли. Подсказывали: мылом надо мазать ноготочки. Фрейд еще не существовал. Были же такие золотые деньки.
Ретт заботился о будущем своей семьи.
Мне подобные хлопоты еще предстоят. Но я уже знаю, что хлопотать буду с удовольствием. Выдавать себя за своего. Только Ей на ушко правду скажу. Мы у себя за дверью затаимся и будем над вами всеми тихонько хихикать. По–доброму.
Отвоевался. Пора на покой. Хочу пеленок, хочу борща.
Кстати, готовит она отвратительно.
10
Что ж, я готов. Чисто выбрит, спрыснут лосьоном «Харлей Дэвидсон», дезодорантом, одеколоном. В наглаженной рубашечке и популярных черных джинсах. Играет музыка. Горят все лампочки и люстры. Синим пламенем полыхает плита. Чайник вот–вот утихомирится и ошпарит потолок толстой белой струей. Горячие бутерброды на тарелке. Телевизор «Сони» сигналит о готовности проснуться в любой момент.
И мы купим пылесос. И электрочайник. И фен, если ты им пользуешься, или эту, как ее, плойку. У нас с тобой все будет хорошо. Лишь бы раньше времени не вылетели пробки.
Шампанское. Конечно. Ты смеешься, и я вдребезги рассыпаюсь в твоих глазах, сохну на твоих губах, змеюсь по твоему сердечку. Я — твоя судьба. Люблю тебя. Верю тебе.
Только никаких друзей–мужчин и шпингалетов на дверях.
Я буду будить тебя пинками.
И не заметил, как прошел эту долгую дорогу — свой первый роман. Даже разочарован, что так быстро все закончилось. Будто гулял по аллее и выбрел на пустырь. И лампы гаснут за мной, одна, вторая, пятая…
А сейчас я буду спать. Задую свечу, укроюсь с головой несвежим одеялом в свежем пододеяльнике, положу очки на табуретку и засну. И мне приснится, что ты лежишь рядом со мной и дышишь мне в шею — голая, как сосиска в целлофане. И я не смею пошевелиться…
Конец