Гомеру было хорошо известно, что гараж нужно запереть на два оборота и больше не ступать сюда ни ногой. Воспоминаний, таких живых, было столько… но они не утешали, а печалили. И все-таки время мало-помалу шло, и он подумал: неплохо было бы устроить себе здесь берлогу. Нинон помогла ему, натаскав отовсюду старые шкафчики, софу, покрытую разноцветными пледами, слегка капризничавший телик с консолью для игр, древний холодильник, электрические гирлянды с россыпью цветных лампочек… Машина дополняла эту необычную и громоздкую обстановку.
В берлоге Гомер проводил много времени, ему случалось даже спать здесь. Часто сюда заходили Лилу и Саша, вместе они создали рок-группу «Треугольник»: Лилу играла на гитаре и была солисткой, Саша – клавишником, а бывало, и подпоет, Гомер за ударника. Когда не репетировали, то играли или обсуждали мировые проблемы, жуя М&M’s или грызя чипсы на уксусе, от которых их передергивало.
Это была самая хорошая часть его жизни.
Гомер осторожно снял дрессированную песчанку с пульта от телевизора и сунул себе под мышку. Ему нравилось чувствовать, как она там тихонько шевелится, и пусть он уже не был маленьким ребенком – все равно этот зверек был для него живой игрушкой.
Эта песчанка, которую ему накануне подарила Нинон, казалась еще проворнее прежней – ту ему преподнесли на семилетие, и она уже три месяца как окончила дни свои на этом свете. В тот день он, спрятавшись от нескромных взглядов, немного поплакал – ведь это маленькое существо так нравилось его отцу. А сейчас вот почувствовал, как ему хочется сказать что-нибудь ласковое зверьку, столько лет бывшему его другом.
Гомер нежно погладил медового цвета шкурку на спин ке маленького грызуна и вылез из машины, так осторожно закрыв дверь, точно это была хрупкая старинная драгоценность.
Глава 2
Порывы теплого ветра, как часто бывало, доносили до него эхо океанского прибоя, волн, разбивавшихся о прибрежные скалы неподалеку от дома Пимов.
Гомер с его воображением привык усматривать во всем вокруг нечто скрытое, чего не видит глаз и не слышит ухо. Форма облачка, полет стрекозы, щебетанье птиц… знамения, видевшиеся ему в этом, он истолковывал очень далеко от реальной жизни. Вот и сегодня, например, ветер пустился во все тяжкие, стараясь показать ему мир, который дышал, двигался, жил, как и он сам.
– Привет, Добрячок! – крикнул он розовому поросенку, возившемуся в загончике рядом с домом.
Добрячок повернулся к нему мордочкой, как всегда улыбавшейся, продолжая жевать не то картофелину, не то хлебный мякиш – не разобрать. Гомер с мамой нашли его на следующий день после того, как исчезли Давид Пим и шиба-ину Раймон. Они были в такой тревоге, что им не хватило ни сил, ни желания выяснять, чей это поросенок. Просто оставили его себе, тем более что за ним никто не пришел.
Первые два года Добрячка можно было держать в доме, он был совсем ручной. Нет, красавца Раймона он никогда бы не заменил, но и ему нашлось свое место.
Потом поросенку, уже подросшему, из-за его плачевной нечистоплотности устроили жилище в саду. С тех пор Изабель нередко приходилось гоняться за ним, чтобы окатить струей воды из шланга, как следует помыть с ног до головы, вытереть насухо и побаловать остатками пищи, которые он поглощал с радостным хрюканьем.
Гомер часто заставал маму о чем-то с ним разговаривавшей. Что такого она могла доверить… свинье? Это было странно. Но, в конце-то концов, не более странно, чем беседовать с песчанкой, а ведь он сам часто так делал.
Он погулял по саду, где-то ухоженному, а где-то – не очень, и прошел мимо высокой сосны, на толстых ветвях которой отец когда-то построил для него домик, сейчас уже сильно обветшавший. Остановился у корней пробкового дуба: под ним он сам когда-то сложил груду камней, увенчав ее крестом из ветвей. – Привет, малыш Биби, представляю тебе малыша Биби-Два, он только что стал членом семьи, – сказал Гомер, поглаживая шерстистую головку песчанки, напуганной порывом ветра.
Он уселся перед горкой камней, скрестив ноги по-турецки, и принялся рассказывать о прожитом дне, как всегда и делал, уверенный, что какая-то ниточка связывает первую Биби с его отцом. Ах, Гомер никогда – НИКОГДА! – не верил, что отец мог… распрощаться с жизнью. Наоборот, в глубине души ясно чувствовал, что он здесь, жив, и был уверен в его возвращении. – Эй, малыш, ты куда? – вдруг вскрикнул он, вскочив.
Песчанка вырвалась и мгновенно скрылась в зарослях садовых трав, таких высоких, что за ней было не уследить.