Через месяц, устав пересматривать мои отбраковки, меня действительно уволили, а уже 30 января я поджидал моего Мефистофеля, так втайне я назвал Михаила. В сорока метрах от трассы, укрывшись в ельнике, я мерз до сумерек, напялив на себя все возможное: и мои, и его вещи.
Он явился на пятый день. Злой, но веселый. Отобрав у меня шубу, толкнул на снег.
- Ну вот, Самвелыч, со свиданьицем! А ты боялся...
- Как добрался, Миша?
- По-всякому. Знает только сибирский зверь да тайга, а кто-то не узнает никогда.
Он нехорошо засмеялся и вцепился молодыми зубами в протянутый мною шматок сала. Он был голоден, ел с остервенением.
- Давно не кушал, Миша?
- Пять суток. Когда ноги делали, "мясо" вертухаи подстрелили. Сам едва ушел.
- Ты не один?
- Я ж говорю, замочили его. А-а-а, да ты... - Он усмехнулся. - Замнем для ясности. Давай-ка я переброшусь в цивильное.
Сынок, когда он переодевался, я увидел огромный тесак и понял, какое "мясо" сбежало с ним. Я содрогнулся, представив себе, как делю с ним страшную трапезу.
- Хату снял?
- Да, у одинокой старухи, на самой окраине города.
- Быстро учишься. Сообразительный. Как стемнеет, пойдем. Насчет ксивы ничего не нюхал?
- Нет. У меня кристалл, я боялся.
- Верно, быстро ты постигаешь наши азы. Костерок бы наладить, да нельзя. Ладно, как-нибудь. Шамовка еще есть, курево?
- Есть, Миша. Все есть.
- Ты меня Мишей больше не зови. Вообще мы только что встретились. Зови пока Колей, а там что-нибудь придумаем.
И придумали... Сынок, воистину, сатана, единожды явив тебе свою харю, уже не отвратит ее.
По безлюдной трассе за час проходило не больше двух-трех машин и столько же саней. После обеда их стало и того меньше.
Кто же, как не сатана, правил теми двумя людьми, которые остановили лошадь напротив нас? Они слезли размяться. Прыгали вокруг саней, отогреваясь. Старик и молодой парень.
- И чего тебе дома не сидится? - ворчал старик, расстегивая штаны. Мать одна осталась, пожалел бы ее...
- У ее ишо Танюха есть, - возразил парень, так же разрисовывая снег ярко-желтыми вензелями. - А я, глядишь, может, и в люди выйду. Нешто мне век чалдоном сидеть? Пойду, однако, по большому, до города рукой подать.
Парень шел прямо на нас, на ходу расстегивая пуговицы. Укрывшись в ельнике, метрах в пяти присел. И тут же был убит тесаком.
Клянусь Богом, сынок, я ничего не успел понять. Смотрел только, как Михаил выворачивает карманы бедного парнишки, который, наверное, тоже ничего понять не успел.
- Господи, что же ты наделал! - только и сумел я сказать.
Он ощерился, хищно, не по-людски, и показал мне красный еще нож. Прошипел гадюкой:
- Тоже хочешь?
Я умолк, потрясенный случившимся и безысходностью моей юдоли.
- Ягорий! - между тем позвал старик. - Однако долгонько ты! Поторапливайся, смеркает уж.
Убийца белкой взлетел на пихту.
- Ягорий! - не унимался старик. - Будет тебе веревку-то тянуть. Чё молчишь? Оглох никак? Ягорий, ты чаво? Не молчи!
Он явно насторожился. Михаил кашлянул, старик резко выдернул из розвальней одностволку.
- Кто там шуткует? - тревожно понюхал воздух, раскачивая в нашу сторону стволом. - Я щас дошуткуюсь, картечью-то в лоб!
Старик боялся и не знал, что делать. То ли бросить все и уехать, то ли идти к Ягорию, то ли просто ждать.
- Танька-а-а! - жалобно позвал убийца. - Танька-а-а!
Он был психолог, этот Мефистофель. Старик решительно побрел в сторону ельника.
- Беги, - приказал мне Михаил. Увязая в снегу, я кинулся прочь, наверняка зная, что живым не уйти.
- Стой! Убивец! - крикнул старик, заметив меня.
Я невольно обернулся и последнее, что увидел, - огромную дырку ружейного дула. Ничком бросился в снег, закрыв руками голову и ожидая, когда она разлетится.
- Не надоело в снегу лежать! Вставай, Самвелыч...
- Ты... ты, Мишка... А дед?
- На первом рандеву у твоего любимого Господа. С Ягоркой вместе. Так что отныне я Ягор, а официально Егор Иванович Унжаков".
* * *
Я отшвырнул тетрадь и, дрожа от злости, уставился на Вартана.
- Ну и сволочь же ты, Вартан сын Саркиса и рода Оганянов!
- Как вы разговариваете?
- С тобой и не так бы надо! Если бы ты, золотарь вонючий, рассказал мне все сразу и показал эту тетрадь, то, возможно, Ирина, бомж, Арик и твоя мать были бы живы!
- Мама жива!
- Уповай! Сиди здесь и не дергайся.
- Как же мама?
- Они ведь должны звонить.
- Они не знают этого телефона.
- Однако записку прислали, найдут и телефон. Только дверь никому не открывайте. Тетрадь я пока заберу. Может, понадобится.
- Нет, нет, нет! Я не отдам.
- Это уже не твоя компетенция. Четыре трупа есть, могут появиться еще.
- Не отдам! - Он бросился на стол, закрывая животом тетрадь.
- Да иди ты на... Больше я не ударю палец о палец. А ты сиди и жди, когда тебя и твою мамашу начнет потрошить Унжаков. Можешь сразу писать заявление в похоронное бюро.
- Унжаков мертв, вы не дочитали записи.
- Унжаков жив и проживает над магазином "Сапфир" в пятой квартире. Именно через его кладовку проникли в ваше хранилище.
- Боже мой! Нет, этого не может быть, - залопотал Оганян, пытаясь скрыть заколотивший его озноб. - Нет, это ошибка... Путаница... Нет... Не верю... - Озноб перешел в икоту, тряпичным паяцем Вартан рухнул в кресло.
- Прощайте, господин Оганян.
- Не-е-ет, бе-ери-ите те-е-традь. Мми-и-ли-и-ция ззни-а-ать не-е до-о-лжна...
- Посмотрим. А почему это вы вдруг стали так бояться милиции? Раньше вроде такого не прослеживалось...
Судорожно икнув, Оганян затих, а в мои проспиртованные мозги острой иголкой ткнулась догадка.
- Где алмаз?
- Нет у меня алмаза!
Крученым чертом он вылетел из кресла, сбил торшер и неожиданно с силой вцепился мне в глотку. Фактор внезапности сыграл свою роль, да и Гончаров, видимо, стал уже не тот. Руки мои захрустели, пытаясь оторвать от горла конечности гориллы, с виду казавшиеся такими музыкальными.
Красноватый туман стал застилать мне глаза, медленной каруселью поплыла люстра. Нехорошо калечить заказчика, но мои ноги начали разъезжаться, и другого выхода у меня не было. Резко упав, с кувырком через спину, я отправил Оганяна по большой траектории, финишем которой была бетонная стена.