- Мне бы Валентину э-э-э... - заблеял я, разыгрывая смущение.
- Александровну, - спокойно уточнило контральто.
- Да, да, Александровну, - с бурным восторгом подтвердил я.
- Я вас слушаю.
- Я бы хотел с вами встретиться.
- Похвально. Если бы я не знала, что вы - Гончаров, то ситуация, согласитесь, складывалась бы довольно пикантная. Но мы сегодня разговаривали с Борисом, так что я в курсе. Когда вам удобно?
- Если возможно, завтра, после обеда.
- Где?
- Если не возражаете, то у вас дома. Но вы не подумайте, я мальчик воспитанный, и ничего такого...
Резкое "хорошо" прервало мою дурацкую тираду, непонятно как из меня выскочившую. Холодный голос назвал адрес и время. В 14.00 я должен посетить Валентину Александровну, бывшего референта, бывшего секретаря, по совместительству приходившуюся шефу и любовницей.
На этот раз я осторожно положил трубку, кляня себя за развязность. На сегодня все.
Поглубже забравшись на тахту, я на восточный манер скрестил ноги и, хлопнув в ладоши, позвал:
- Гейша, давай вина, мяса, женщин и выключай свет.
- Подождешь. А зачем, Кот, тебе женщины? - с удовольствием ехидничала Елена. - Ну вино и мясо - понятно, ты алкоголик и обжора - и в этой области специалист. Но женщины! Что ты с ними будешь делать? Дай тебе пять наложниц - ты ж сбежишь...
Это было последнее, что она сказала в моем доме в этот вечер.
* * *
К назначенному вчера месту встречи частник доставил меня с опозданием в десять минут. Но "Волга" стояла, и стекла были черны. Толстяк лежал поодаль в траве и промывал свои кишки пепси-колой. Вовремя наплевав на всех, мужик ушел на покой. Несмотря на полноту, в нем еще чувствовалась энергия, которую теперь он хотел истратить только на себя.
Увидев меня, он резво вскочил, подобрав с земли желто-красный плед, и с хохотом представился:
- Глеб Андреевич. - А стрельнув на меня памятливым глазом, закончил: Ваш покорный слуга. Как жизнь, Гончаров?
Я несколько опешил, но потом и сам вспомнил, неожиданно глупо спросил:
- Это вы?
- Это я, сказал пес из-под кровати, ничего не вспоминай, будем говорить о Кротове.
До дачи было пятнадцать километров асфальта и три - проселочной дороги. А на пятом я спросил:
- Как такой лимузин оторвал, Глеб Андреевич?
Он ощупывал серую дорогу желтыми глазами.
- Как? А ты не знаешь?
- Догадываюсь.
- Вот и догадывайся.
- А все-таки?
- Ты что, журналист? Я тебя за другого держал.
- Батенька, я ведь не Трезор, чтобы меня держать.
- Ты, милок, хуже. Ты - гиена, жрущая падаль, в азарте сожравшая свою же собственную лапу. Ты, котик, вспомни, какие ты проникновенные речи подчиненным задвигал. Патриотизм, коммунизм, ленинизм... А теперь что?
- Я ушел из органов, - эффектно и хлестко пошел я козырем.
- Не ушел ты, - протянул он бесцветно, спокойно. - Тебя другая гиена съела - Артемов. И повод был - твоя пьянка.
"Волга" шла на скорости, легко оставляя за собой тяжесть пережитого. Но за рулем сидел водитель, не желающий расставаться с грузом прошлого.
- Эта "Волга", - продолжил Чистов, блеснув клинком глаз, - ворованная. Ты просил об этом рассказать? Расскажу. Взята за полцены, как брак. Дома у меня масса таких вещей. Есть дача, сейчас ты ее увидишь. Был спецпаек, на котором я выгадывал сотню рублей в месяц. И любовница была, куда эти деньги уходили. Все как полагается. Но мы были мужиками. Не все, правда, как выяснилось. Когда пришла пора гасить наши кредиты, многие оказались несостоятельными.
Я не про идею говорю. Она эфемерна. Говорю о сущности и начале. Это не скучная философия. У человека - министр ты или вор - должен быть хребет. Чуть слабее, чуть сильнее, но он должен быть, чтобы на нем могли удержаться - семья, близкие, наконец, общество. - Он откашлялся и досадливо сплюнул за окно. - Пойми, если ты что-то имеешь в штанах и это отличие делает тебя мужиком, ты и должен им быть всегда. Это - кредо. Потеряв его, ты - никто. Евнух. Я все всем могу простить, кроме продажности.
Дачка оказалась средненькой, ординарной, каких сотни. Одноэтажная, правда с мансардой, и выглядела она очень мило на фоне яблоневых деревьев, малиновых кустарников и прочей ползучей зелени.
Впечатление портил дальний угол участка, где все еще шли строительные работы. Видимо, возводилась примета респектабельности - банька. Ее кирпичные стены были уже наполовину подняты.
Пригласив меня в дом, хозяин спросил:
- Чай пить будем?
- Хотелось бы к делу, - сухо сказал я.
- Ну что ж, тогда переодевайтесь, Гончаров.
Хохотнув, он кинул мне задрипанные, заляпанные джинсы и похожую на них ковбойскую рубашку.
- Помогать мне будете, раствор месить, кирпич подавать. Я ведь теперь все сам, помощники испарились.
- А вы неправильно понимаете момент, Глеб Андреевич. - Я почти доброжелательно улыбнулся. - Кончилось все, и помогать вам я не буду.
- Хозяин - барин. Боюсь, что в этом случае разговор наш не состоится, у меня время строго ограничено, и жертвовать им ради болтовни, знаете ли, не хочется. - Он почти гостеприимно улыбнулся и, кивнув крупной головой, дал понять, что разговор наш, не начавшись, окончен.
- Привыкли на чужом горбу в рай, - ворчал я, переодеваясь, захребетники.
- Отрицательные эмоции сокращают жизнь, молодой человек. Вы думаете, сегодняшние хозяева лучше?
- Ничего я не думаю. Пойдемте.
Довольно утомительно - размешивать цемент с песком и водой, ковыряя лопатой в гнутом корыте, а потом подавать раствор и кирпичи наверх, к стоящему там бывшему руководителю. Это занятие мне надоело в самом его начале, но Чистов заговорил, и я, внимательно слушая, постепенно втянулся в однообразный ритм.
- Андрей Семеныч, шестьдесят лет, друг и соратник по работе, в меру честный. Сам ничего не хапал, но если предлагали, не отказывался, но рвачом, повторяю, не был. Как и у всякого нормального человека, были друзья и были враги. Причем друзей больше, гораздо больше.
Он говорил спокойно, размеренно и основательно, в паузах между кладкой кирпича укладывая слова так же добросовестно, как и стену.
- К людям был внимателен или хотел казаться таковым - тут сказать трудно, но в день рождения даже уборщице преподносил какой-нибудь пустяк. Несмотря на это, был жадноват при личном раскладе. Проигрывая в преферанс, очень переживал, даже сердился. Любил хохмы. - Глеб Андреевич хохотнул. - Я как-то на неделю в район уезжал, а он от моего имени двум десяткам сотрудников пригласительные на юбилей разослал. Я в шесть приехал, а гости к семи собираются у ресторана, зал у метрдотеля требуют, моим именем грозят. Пришлось срочно банкет организовывать. Что еще? По работе бульдог, точку зрения отстоит, вцепится - не отпустит.
- А как у него с гипертонией и ишемией отношения складывались?
- Да тут особой дружбы не было. Последние полгода они о себе давали знать. Не так чтобы очень настойчиво, но звоночки были. Я его предупреждал, просил даже пойти на разрыв с Валентиной, да куда там: седина в бороду бес в ребро. А тут еще в последний месяц перед кончиной раз в два-три дня телефонный звонок. Женский голос всегда одну и ту же фразу с укором произносил: "Забыл ты меня, Андрейка. Совсем забыл". Потом плач, скорее даже всхлипывание, и зуммер. Голос ему вроде немного знакомый был, но кто это, откуда - не знал. По старой дружбе пытались засечь на телефонной станции, но не смогли: звонили всегда из разных автоматов. А "Андрейкой" его лишь жена называла. Извелся мужик, только Валентина его немного успокаивала да наши стариковские компашки. Любили мы подурачиться или у него дома, или у Степана в бане. Тоже наш был, да понемногу отходить от нас начал. Бизнесмен хренов, без бани меня скоро оставит, - опять хохотнул Глеб Андреевич, - свою вот строить приходится. Пошевеливайся, милок.