После чего сын халифа прочистил горло, сложил руки на груди, поднял голову и изрек:
— Я ценю свободу. Но никогда не снизойду до того, чтобы быть обмененным на какого-то купчишку. Так-то вы меня цените?! Да один мой мизинец стоит тысячи ваших Панталоне!
— Но ведь в этом случае только мы остаемся внакладе, меняя, так сказать, драгоценный камень на булыжник. А ваша светлость ничего не теряет.
— Зато веками будет лететь из уст в уста, что сына халифа багдадского уравняли с каким-то Панталоне! Я навсегда буду обесчещен. Нет, я не могу этого допустить.
— Итак, вы предпочитается оставаться в заключении?
— Вот именно!
— Ну и фрукт!.. — проворчал кто-то из членов Совета.
— Фрукт?! Меня так еще никто никогда не называл. Требую занести в протокол и требую взять эти слова назад.
Чтобы не усугублять напряжение, слова были незамедлительно взяты назад. Но лицо Мустафы продолжало оставаться угрюмым. Тщетно Коломбина умоляла его согласиться на обмен из жалости к ее хозяину, Панталоне. Напрасно ему обещали выдать бумагу с подписями и печатями, в которой провозглашалось бы, что Венецианская республика дарует свободу сыну халифа исключительно в знак уважения к его неисчислимым добродетелям и благородному обхождению, а об обмене на Панталоне, не стоящего ногтя на его мизинце, не шло бы и речи.
Однако делать было нечего, гордого пленника отправили обратно в камеру, где он остаток ночи ходил взад-вперед, трепеща от возмущения (комендант наблюдал за ним в глазок), а Совет Десяти счел за благо отправиться спать и собраться вечером следующего дня, чтобы выработать подходящее решение.
Когда Али Бадалук узнал от своего тайного осведомителя, что обмен сына халифа на Панталоне провалился, он велел привести к себе Арлекина и завел с ним такой разговор:
— Я не хочу раскаиваться в том, что дал увлечь себя твоим планом похитить Панталоне. Не хочу раскаиваться, что не велел сразу отрубить голову тебе и твоим дружкам. Не хочу раскаиваться, что…
— Ну, так не кайтесь, и дело с концом, — прервал его Арлекин. — И тогда вам не придется посыпать пеплом голову и всякое такое.
— Молчи! Если я решил покаяться — значит, буду каяться. А нести мое покаяние будешь ты. Но все равно у меня сердце не на месте…
— Не на месте? А где же оно? В животе или, может, в пятке?
— Погоди, дай мне договорить, а потом уже будешь острить, если захочешь. Так вот, у меня сердце не месте, пока Совет Десяти не принял никакого решения. Это несправедливо — идея была твоя, а сердце не на месте у меня. Так что подвешу-ка я тебя к мачте, покуда Совет Десяти не выдаст мне сына халифа. Там тебе самое место!
— О нет! Я страдаю головокружениями, синьор пират!
— А-а-а, голова кружится? Бедняжка! Хочешь, вверх ногами подвешу, чтобы меньше кружилась?
Арлекин тут же перестал возмущаться. И уже через десять минут качался под самой высокой реей «Султановой бороды» на канате, пропущенном у него под мышками, — к вящему изумлению чаек и альбатросов, круживших вокруг мачты, как ласточки вокруг колокольни.
Прочие пленники были доставлены на палубу полюбоваться зрелищем.
— Это только начало, — процедил Бадалук. — Если сын моего владыки и повелителя не будет освобожден, все вы будете подвешены на рее. И не под мышки, а за шею!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой Арлекин и Пульчинелла поют дуэтом
вечеру разразилась ужасная гроза.
Молнии метили в Арлекина как в мишень, и бедняге приходилось беспрестанно дрыгаться и выкручиваться в воздухе, чтобы не попасть под удар.
«Если меня не снимут сию секунду, — проносилось при этом у него в голове, — вместо меня придется спускать вниз обгорелую головешку».
Дождь со всех сторон яростно хлестал и поливал подвешенного. Сначала капли били ему прямо в голову, потом ветер стал закидывать косые струи в левый бок и в правый.
«Хороший душ, нечего сказать, — меланхолически размышлял он. — Теперь хоть год могу не мыться и все равно чистым останусь».
Когда гроза стихла, Али Бадалук поднялся на мостик.
— Ты еще здесь? А я думал, тебя давно молнии испепелили.
— Ежели хотите увидеть мои уголечки, нечего меня в дождик вывешивать, — бойко ответил Арлекин (хотя голос его был едва слышен). — Я тут уже стал привыкать к высоте. Свежий воздух всегда на пользу, знаете ли.
