-Я? – Растерялся Ванюша. – Я?!
-Ну не я же! – Рассмеялся Лев, исподтишка показывая товарищу кулак. – Когда тот мавзолей раскопали… Представляешь, - Лев поднял смеющиеся глаза на все еще стоявшего Овеза, - жара под пятьдесят, рабочих нет, а надо раскопать целый дворец… А этот сидит в палатке и книжки читает! А ночью копает. Возьмет фонарь и копает всю ночь, когда другие спят…
-А где под Самаркандом? – голосом все еще полным подозрения осведомился Овез. Он вспомнил, что в последнее время в газетах часто попадались заметки об археологических раскопках в Узбекистане – под Самаркандом и Бухарой.
-Могилу Тимура искали! – как можно простодушнее ответил Лев, все еще показывая кулак китайцу.
-Хромой такой был, царь! – мрачно подтвердил Ванюша. – Людей в стены замуровывал, сжигал, на колья сажал…
И вот тут, во время исторической справки, в юрту вошел Алты!
Овез широко открыл глаза и… опрометью бросился вон из жилища.
Живой-здоровый бывший председатель, о котором судачит вся округа! Ведь забрали же его! Враг народа! Вредитель! Из тех, о ком пишут во всех газетах, предупреждая о бдительности! Враги! Враги в доме Назара-ага! Надо срочно… срочно сообщить об этом в ячейку, в милицию, в…
Он не помнил как отвязал коня, как оказался в седле… Пришел в себя только в конце пути – в двух километрах от колхоза, среди полей, на которых работали трактора – распахивая пары…
* 16 *
Ванюша долго хохотал взахлеб, откинувшись на подушки. Лев, сердито насупившись, смотрел в одну точку, и точкой этой, только увеличенной в тысячу раз, было кетени Нартач: девушки все так же сидели возле сундука, опустив глаза и изредка перешептываясь.
Алты снял хромовые сапоги, которые вчера всучил ему Назар: берег для сына, да что уж теперь! Сел, налил себе чая.
-Хватит! (это Ванюше) Не до веселья… Это же Овез – комсомолец! Активист! А ты - ха-ха… Он же знает меня как облупленного…
-Надо уходить! – заявил Ванюша, становясь серьезным.
-Какой из тебя ходок! – возмутился Лев, бросая на китайца уничижающий взгляд. – Если бы не твои шутки – он ни за что бы не догадался: археологи и археологи…
-Так сам же привязался! – огрызнулся Ванюша. – Расскажи да расскажи!
-А зачем про лагерь ляпнул?
-Ну, вырвалось… Да и ты ведь замазал… Он поверил, я по глазам видел: и про Самарканд, и про Тимура… Наш председатель только вот не вовремя заглянул… Теперь сдаст! Павлики Морозовы нынче в моде…
-Не сдаст! – покачал головой Алты, о чем-то думая. – Не такой парень… Но все равно – будем уходить. Не сегодня – так завтра. Старик вести не может…
Ванюша вздрогнул и его оживление разом пропало. Он обреченно прикрыл глаза. Видимо, уже представил себя с покалеченной ногой на этапе – в колонне бушлатов и телогреек, и громадных овчарок, рвущихся, задыхаясь от злобы, из рук конвоиров.
-Говорит, что может довести только до границы… А дальше? Без денег, без еды, без проводника – пропадем… На той стороне тоже погранзона… Стража, жандармы, полиция…
-Что же делать? – вырвалось у Льва.
-Выход есть, - помедлив, ответил Алты. – Одноухий этот…
-Ну-у-у! – Ванюша подавил радостный вздох и махнул рукой. – На него теперь не рассчитывай. Наши комсомольцы – Лев и тот, что удрал, ему все ребра пересчитали…
-За что же? – живо откликнулся Алты.
Лев виновато опустил голову, кляня себя за несдержанность. Ведь сколько раз давал себе зарок…
Алты обратился за пояснениями к девушкам.
Персиянка смущенно молчала. Нартач же воодушевилась. Не понимая по-русски, она интуитивно почувствовала, о чем речь, и стала на защиту Овеза и этого русского с застенчивой улыбкой и румянцем на впалых щеках, что сидел сейчас, опустив голову.
Нартач говорила, а Лев грезил. Наяву.
Вот он бежит, спотыкаясь и падая, к громадным бунтам бревен. Петляет как заяц, а треск, сухой треск дерева, лопающегося от мороза, принимает за треск винтовок… Ведь сегодня утром корявый палец начальника ткнулся ему в грудь. Но это не этап на материк. Это прогулка на Секирку, на Секирную гору. Там, под этой проклятой горой, еще в ноябре вырыты глубокие траншеи. Туда увели первые две сотни заключенных в начале декабря. Обратно не вернулся никто…
Не зря же мудрые старожилы-соловчане распевали:
На седьмой версте стоит Секирная гора,
Там творятся страшные дела:
В муравейник нас сажали,
Шкуру заживо снимали,
Ох, зачем нас мама родила.
Много, много видела Секирная гора,