-Отпустили? – Развязно спросил Одноухий и лениво, вразвалочку подошел, протянул руку.
Алты только повел на него глазами, и Назару-ага – тихо:
-Спрячь...
Одноухий присвистнул. В глазах зажглись зловещие огоньки.
-Что, председатель, и тебе не сладко? А вспомни-ка, как с другими поступал! Сколько джигитов погубил... Сколько мы от тебя вытерпели...
-Ты себя с ними не ровняй! – Сухо, сдержанно ответил Алты. – Ты при любой власти устроишься, в убытке не останешься. Оборотень ты, перевертыш...
-Может и так, - согласился Одноухий. – Сам о себе не позаботишься, кому ты нужен? Только теперь-то, председатель, роли наши как бы переменились... Теперь за тобой охотятся... Твои друзья! И я им помогу. Как гончая на след выведу... Скажи-ка, по старой памяти, сколько власть за преступников платит, не помнишь?
-Замолчи! – сурово прикрикнул Назар-ага. – Замолчи и сядь. Это мои гости...
Одноухий криво ухмыльнулся и закачал головой, натягивая сапоги:
-Извини, Назар-ага, но я с ними на одной кошме сидеть не могу – тошнит! Пойду к себе...
Трое, все еще стоявшие на пороге, расступились, и Одноухий, нахлобучив тельпек и дерзко сдвинув его на затылок, вышел, насвистывая что-то озорное.
-Сдаст! – процедил сквозь зубы Алты.
-Ночь сейчас, дождь, - успокоил Назар. – Путь неблизкий. Куда он пойдет? Ведь собственной тени боится... Накурится сейчас своего зелья и забудет все на свете... А утром я поговорю с ним – я ведь тоже знаю о нем много такого, о чем он вспоминать не хочет... Проходите, уважаемые, раздевайтесь... Гость в доме – Бог в доме... – и полез доставать сухую одежду, которую хранил для сына, пропавшего двадцать лет назад, в далеком семнадцатом...
* 5 *
Нартач впорхнула в юрту и замерла на пороге. Одноухий сказал ей, что у деда гости, но не сказал: кто и сколько.
-Где ты пропадаешь? – Недовольно спросил Назар-ага. – Принеси еще чаю и приготовь что-нибудь поесть... Только поскорее и побольше! И нагрей воды, слышишь?
Девушка взяла чайники и вышла.
-Вот, Назар-ага, - с вздохом произнес Алты, - собирались нас везти в Ташкент и дальше, а мы... Выломали решетку в вагоне и выскочили...
-Вчетвером? – все еще не веря, спросил старик, обводя взглядом сидящих, словно заново пересчитывая.
-Впятером, - помедлив, ответил Алты, его лицо потемнело. – Пятого закопали в овраге, возле старой мечети. Разбился, когда прыгал, шею сломал... Жалко, хороший был человек... Думал о людях, даже когда умирал... А...
Алты замолчал. Видно было по его лицу, по глазам, что хочет добавить еще что-то в память о том, неизвестном Назару, погибшем человеке, но не стал.
«Переживает, - подумал Назар. – Видать большими друзьями-приятелями были; тоже, наверное, большевик...»
Не знал старик, да и не узнал никогда, что человек, зарытый ночью на дне оврага, никогда не был коммунистом, большевиком. Никогда не держал в руках оружия. Никогда не выступал ни за Советскую власть, ни против нее. У простого псковского священника всего-то и было – вера и горячее желание помочь людям... Всего этого Алты не сказал - незачем было.
Трое его спутников в разговор не вмешивались, но слушали внимательно. Хотя (Назар видел это по глазам, по лицам), ничего не понимали.
Три человека не похожих друг на друга. Три человека разных народов. Но с одной судьбой.
Первый (сидит по правую руку от Алты) – китаец, или кореец, или японец. Сидит неподвижно, точно истукан, точно китайский божок – видел Назар в Мерве, на базаре, поделки из слоновой кости у продавца безделушками, - время от времени медленными, точными движениями берет пиалу, отхлебывает, ставит на сачак...
Второй – светловолосый, светлоглазый. Щетина на щеках и подбородке немного темнее волос. Щеки ввалились. Видно, что смертельно устал, но держится, крепится. С любопытством разглядывает убранство жилища.
Третий – смуглый, обросший. На голове – шапка курчавых волос. Нос горбинкой. «Кавказец», - решил Назар-ага про себя. (Насмотрелся еще с царских времен на чеченцев и ингушей. Да и в гражданскую кого только не было.) Но ни о чем не спрашивал, помалкивал – негоже расспрашивать гостей, придет нужда – сами расскажут...