В гражданскую, да и после кто только не прятался в подземных галереях! И красные, и белые, и англичане, и сипаи, и джигиты Джунаида... Всех не перечтешь. И сталкивались враги в темных коридорах, вырубленных в известняке древними мастерами, чтобы оживить мертвые земли. Сталкивались и схватывались насмерть, словно мало им было места на земле. Грохот выстрелов и взрывы гранат не раз вызывали обвалы. И не единожды натыкался потом Назар на человеческие останки, на оружие, на мешки с награбленным.
Не раз выслеживали и преследовали Назара – да что толку! Заметят, кинутся в погоню – пусто. Исчез, как сквозь землю провалился. Бегают по галереям, ищут, а найти не могут. А тут еще вода прибывать начинает. Вот и бегут преследователи прочь...
Назар снова вздохнул. Немного осталась жить. И некому передать умение, не на кого оставить секрет. Только внучка у него. И Исмаил-одноухий. Но он почти ничего не знает. Ходит с Назаром, обделывает свои делишки, а секрета не ведает. Хитер Назар, нарочно путает следы, каждый раз меняет дорогу. Ну да ладно...
Назар-ага поднялся, опираясь на палку – он принял решение...
* 7 *
Высятся вдалеке два кургана. Тянет от них горьковатым дымком – внучка Назара-ага разожгла огонь, кипятит воду для чая. Слышно блеяние овец, плач ребенка...
Одноухий усердно роет яму. Боится за свои богатства, за свои товары. У Назара-ага появились гости. Прячутся от закона. Значит скоро и сам закон нагрянет. И тогда плохо придется всем, без разбора. А этого Исмаилу никак не хочется. Пусть уж лучше закон сам по себе, а он сам по себе. А для этого надо запрятать подальше и поглубже и шелковые халаты, и терьяк, и иные товары, принесенные им из Ирана. Спрятал бы и своих пленниц, да некуда. Авось обойдется. Вот и роет он яму, чутко прислушиваясь к каждому звуку. Роет, хотя болит голова, и во рту сухо, как летом в песках – пришел вчера от Назара, накурился терьяка до бесчувствия, даже новую пленницу забыл пощупать, а всю дорогу только и мечтал об этом... Будь проклято это дьявольское зелье!
Около юрты, возле котла с водой, подвешенного над огнем, грустит Нартач. Переживает. Овез обещал приехать, привезти книжки, а тут такое. Нельзя ему приезжать, никак нельзя. Хоть и не знает девушка толком ничего, но сердцем чует – не к добру появились у них ночные гости. И лучше бы не знать Овезу о них. Но как предупредить его, как сказать? Разве прогнать? Да сердце не камень... Вот и грустит Нартач, печалится.
А в соседней юрте Эфет-ханум слушает печальный рассказ молоденькой девушки, которую привел вчера Исмаил. И изредка посматривает на сына – ему сегодня нездоровится, капризничает, плачет. Исмаила куда-то черт унес с раннего утра. И хорошо. Он вчера накурился своего зелья. Значит, проснулся злой, не приведи Аллах ему под руку попасть. И изобьет, и обругает. И заставит вытерпеть любое надругательство. А самое главное, может наброситься вот на эту девочку, которая сидит перед ней и рассказывает, глотая слезы, о своей горькой судьбе...
А в юрте Назара-ага тихо-тихо. Слышно дыхание спящих, бормотание, легкое похрапывание.
...Мчатся по вспаханному полю стройные жеребцы. Многие – без всадников, со сбившимися седлами. Только что, там, у реки, из-за прибрежных кустов рвануло по растянувшемуся строю плотным залпом. Рвануло раз, другой, третий... И покатились из седел джигиты. И испуганно всхрапнули кони. И понеслись... И низкое, серое, осеннее, чужое небо внимательно смотрело на то, как мчались всадники из далекой и жаркой страны на невиданных длинноногих конях с лебедиными шеями, как громко и серьезно строчил по ним пулемет, прошивая живую плоть веером раскаленного свинца... И долго еще будут крестьяне отлавливать по лесам одичалых коней...
Ворочается во сне Алты – бывший председатель колхоза, снится ему последний поход Текинского конного...
...Низкое басовитое гудение разливалось над рабочими кварталами Вены. Толпы народа, задрав головы, шли по переулкам и улочкам, шли к аэродрому. Торопились, спешили. А в небе кружили три огромные, четырехмоторные стальные птицы, и на многометровых крыльях отчетливо были видны громадные красные звезды. И люди плакали от счастья, и не замечали уже развалин домов, пробоин от снарядов в стенах, которые заделали розовым кирпичом, которые напоминали теперь свежие, стянутые раны. Не видели они и мрачных людей в мундирах, и девушки, смеясь и плача, накидывали на плечи, на аккуратные прически красные косынки, а мужчины, крякнув и утерев повлажневшие глаза, прикалывали к лацканам пиджаков и курток большие красные банты. Банты нашлись у всех. И скоро толпа напоминала шествие мертвецов – с бледными, измученными лицами, с открытыми, кровоточащими ранами на груди, слева, там, где сердце...