— Ладно, не надо, — согласился Баринов. — Все равно я, хочу того или нет, уже руководствуюсь вашей теорией. Мне в руки плывет спасательный круг в виде калош. Я отпихиваю от него вас. Вы же своего не упустили, когда я к вам приходил, верно? Почему же я должен упускать свое?
— Фатумология — наука об отказе, — сказал фатумолог. — Вы можете отказаться от невесты. Можете! Если хотите, я просчитаю ей все, я три ночи не буду спать, но немедленно составлю ей карту. И очень точную. Хотите — вместе составим. И вы увидите, что там все и без вас нормально.
— Но со мной лучше. И совесть моя чище.
— Андрей, — умоляюще сказал фатумолог, — я все понимаю. Я перед вами свинья. Я не встаю на колени, я не предлагаю вам денег, не порю истерику. Но поймите: вы рубите меня под корень. Вы не знали этого, а я еще два года назад составил карту на жену и на себя. Вы там появляетесь, но я вас не узнал. Чертовы калоши эти… Понимаете, тут же был шанс, что вы вообще не займетесь фатумологией, если б не северный ветер.
— Какой ветер? — насторожился Баринов.
— Северный! Неделю назад… Был бы любой другой, хотя бы северо- восточный, — жизнь повернулась бы совершенно иначе! Это я уже потом просчитал…
— Неужели и это связано?
— Все, все связано, дорогой мой, все… Умоляю вас, подумайте, а? Все в ваших руках.
А Ирка спит и не знает, подумал Баринов.
— Нет, — сказал он, не глядя на Малахова. — Я вам уже заплатил.
— Да я верну, я принес, — заторопился Малахов. — Вот, и с поправкой на инфляцию…
— Да нет же, — досадливо сказал Баринов. — Игорь, вы все правильно говорили. В том и беда моя, что я не умею отказывать, берусь за все, трачусь по пустякам… Но здесь уж извините. Здесь я вам сам благодарен — Дунского вы все-таки спасли, калоши я носить буду, что бы там ни думали прохожие. Но судьба — вещь жестокая. Тут я сам должен твердо решить. Я вам твердо говорю: нет. С судьбой можно разговаривать только на ее языке. Гонорар, понимаете? За все — гонорар. Я вам заплатил. Теперь вы платите гонорар. Это не я, это судьба.
— Вы вполне фатумолог, — криво усмехнулся Малахов.
— Вполне. С кем поведешься. Извините меня. Но гонорар выплачен.
— Это окончательное решение?
— Окончательное.
— Ну ладно, — сказал Малахов и встал. — Извините и вы.
Молча Баринов подал ему пальто, открыл дверь и поймал последний его взгляд, — Малахов чуть обернулся.
— А времена-то теперь знаете какие? — уже с порога спросил фатумолог. — Такие времена, что все сдвинулось, поехало… Новью законы нужны, новые правила… Не так все просто. Одна система рушится, другая даже не строится… Сами понимаете, никто ни от чего не застрахован…
— Плюс-минус пятнадцать процентов, — пожал плечами Баринов.
— Ну-ну, — пробормотал фатумолог и быстро пошел к лестнице. Баринов посмотрел ему вслед и осторожно, чтобы не разбудить Ирку, закрыл дверь. Навесил цепочку. Зачем-то долго мыл руки.
Вошел в комнату. Кровать была разобрана, смята, Ирки не было.
У него подкосились ноги.
…Ирка сидела в шкафу. Она проснулась от плеска воды в ванной, и ей пришла мысль немного развлечься, как в начале их романа. Она выскользнула из-под одеяла, залезла в шкаф и стала ждать. Она слышала, как он открыл дверь комнаты, но, как сполз по стене, слышать не могла, поэтому, высунувшись наружу, страшно завизжала. Он очнулся, и тупо захлопал глазами, и хлопал ими еще долго, пока она не принесла ему пузырек нашатыря.
6
Потянулось странное время.
Два обещанных года — наступающий и следующий — разметали, растащили, развеяли всех, как в центрифуге. Ничего ужасного не случилось. Просто перестали сбываться простейшие законы, жизнь изменилась до неузнаваемости, произошло все, что предсказывали, и больше, и все все вынесли, смотри лемму насчет того, кому что посылается и кто что выдерживает.
Как-то все разбренчалось, раздухарилось. Система пропала, музыка растворилась в хаосе, линии сплелись в клубок. Какая уж там далекая возлюбленная. Брюки бы на ногах удержать, шляпу на голове, голову на плечах.
Собственно, ни тебе катаклизмов, ни драки. Постепенное, медленное осыпание. Нищих стало гораздо, гораздо больше, — больше, чем он мог себе когда-нибудь представить. Проза наша тоже разбренчалась, стала развинчиваться, как машина, в которой перед гонками поработал диверсант: все болты ослаблены, вон колесо отлетело, вон руль… Там вылетел эпитет, здесь авторское отступление воровато просунулось в сюжет. А вас вообще не звали, вы цитата из газеты «Трибучая борона». А кто меня заставит? Все же съехало. Захочу — перепишу алфавит и назову: роман.