Чуть склонив голову набок, президент России внимательно выслушал пресс-секретаря и незаметно покинул прием, чтобы вернуться в свой рабочий кабинет. Минут пять он смотрел запись, и улыбка на его лице становилась все шире.
— А говорят, что Черномырдина еще никто не смог переплюнуть. Вот истинные мастера художественного слова, — сказал он и назначил экстренное совещание силовых министров.
Президент Соединенных Штатов узнал о скандальной трансляции через пятнадцать минут после ее начала. Переводчик-синхронист бодро принялся за работу, но через несколько минут сдался, сокрушенно развел руками.
— Сэр, они обвиняют друг друга в коррупции, заговорах, экономических и бытовых преступлениях, однако дословный перевод невозможен, в английском языке нет слов, соответствующих тем новообразованиям, которые используют эти господа.
— Ну, так включите «Си-эн-эн»! — раздраженно посоветовал президент.
Однако вездесущая «Си-эн-эн» пребывала в том же замешательстве, что и переводчик президента. Диктор пытался переводить только общий смысл, и камера скользила по лицам молчаливых людей на площади в украинской столице, изредка выхватывая из толпы крупные планы.
С чувством, близким к смятению, президент смотрел на озадаченные, изумленные, возмущенные лица, на их сжимающиеся кулаки и физически ощущал, как эмоции, переполняющие этих людей, выплескиваются с экрана и заполняют кабинет на Пенсильвания-авеню.
— А почему они не прервут трансляцию? — задумчиво проговорил президент, увидев, что то один, то другой человек на площади вдруг фыркает и начинает смеяться. — Что у них там происходит? О чем они, черт побери, говорят и почему люди улыбаются?!
Кроме Леши Смирнова в Черкассах и Славика Зинченко в Калифорнии был только один человек, который мог бы прервать трансляцию. Его звали капитан Петренко, и час назад он заступил на дежурство на пост перед Ситуационной комнатой в подвале Дома с химерами.
После того как мимо него один за другим прошли и скрылись в Ситуационной комнате президент Кучук, премьер-министр Чивокун и Ляшенко, капитан Петренко, в соответствии с инструкцией, заблокировал лифт, на котором можно было попасть в подвал с верхних этажей, и двери тоннеля между Домом с химерами и зданием администрации президента. После этого устроился за своим столом и быстро оглядел несколько экранов, куда передавалось изображение с камер слежения, установленных над контролируемыми капитаном входами. Все было спокойно, как всегда.
Капитан включил еще один экран, и на нем появилась заставка перед футбольным матчем. Когда же вместо футбола на экране возникли лица только что прошедших мимо него людей, капитан Петренко испытал шок. Первым его побуждением было выключить экран, но он сообразил, насколько это глупо, и стал слушать.
Нельзя сказать, чтобы услышанное с экрана стало для него откровением или полной неожиданностью. Что-то он слышал раньше, правда, не в таких формулировках, о чем-то читал в газетах, что-то шепотом передавалось от одного сотрудника охраны к другому.
Капитану было двадцать девять лет, дома его ждали жена и сын. Жена была на восьмом месяце беременности, а сын в этом году собирался в первый класс. Для того чтобы купить ему школьную форму, учебники и все, что нужно первокласснику, капитану понадобилось больше денег, чем он получал за месяц работы. Слушая о суммах, которые называли сейчас люди с экрана, капитан испытывал горькую обиду Если бы его спросили, на что именно он обижается, капитан Петренко не смог бы ответить. Это была обида на все сразу. На маленькую офицерскую зарплату, на высокие цены, на пустой холодильник, на бывшего одноклассника, непонятно на какие деньги покупающего уже второй обувной магазин, на этих людей за дверью, которые не знают и знать не хотят о его, капитана Петренко, проблемах.
Поэтому, когда зазвонил телефон и начальник смены спросил, не проходил ли президент в Ситуационную комнату, капитан Петренко совершил должностное преступление и ответил, что президента здесь нет.
Почему-то он был уверен, что, когда обман раскроется, всем будет уже не до него, капитана Петренко.
В Киеве, Львове, Харькове, Одессе, Днепропетровске, десятках других городов, городков и шахтерских поселков люди приникли к экранам. В барах, кафе и супермаркетах, везде, где были телевизоры, собирались огромные толпы людей, увеличивались с каждой минутой. На улицах остановилось движение, возникли пробки. Водители выскакивали из машин и бежали к ближайшему экрану, как путники в пустыне бегут к источнику.
Хозяевам магазинов электроники пришлось подключить к телевизорам мощные акустические системы и выставить на улицу колонки, чтобы набившиеся в магазины люди не раздавили товар и друг друга.
В центре Киева на площади Независимости, где перед огромным экраном собралось несколько тысяч человек, абсолютная тишина нарушалась лишь голосами этих четырех. А уж они не молчали, и над площадью грохотал изощренный многоэтажный русский мат, но он никого не смущал. Это был всего лишь язык, который все отлично понимали по обе стороны экрана.
Раскрасневшись, брызгая слюной, политики обвиняли друг друга во всех смертных грехах, приводя доказательства, которые повергли бы в ужас самый хладнокровный суд. Удивительным было то, что обвиненные не отрицали содеянного и не оправдывались, соглашались со сказанным и, в свою очередь, обвиняли обвинителей в еще более страшных преступлениях. Тут были взятки, убийства, торговля наркотиками и оружием, распродажа государственных заводов и фабрик, разворовывание международных кредитов, вывоз и продажа за пределами страны ядерного оружия и сверхсекретных технологий.
И еще были деньги, золото, драгоценные металлы и камни в количествах, которые трудно представить.
Не было только людей.
То есть они были, но четверо с экрана не принимали их в расчет. Когда речь идет о финансовых потоках, один доллар погоды не сделает. Когда говорят о народе, отдельный человек ценности не имеет.
Собравшиеся на площади молчали. Вначале это было молчание, вызванное удивлением, потом интересом, но политики на экранах в общем-то не сказали ничего такого, о чем не догадывались бы люди на площади.
Но вот то, как они об этом говорили…
Не сразу, не вдруг, а постепенно то в одном, то в другом конце площади в тишине начали раздаваться неуверенные смешки, сопровождающие очередной особенно удачный и красноречивый пассаж политиков, которых все привыкли видеть напыщенно-чопорными, тщательно подбирающими и с трудом выговаривающими умные слова про демократизацию, реформирование и адекватную толерантность.
Смех набирал силу, звучал громче и громче и наконец прорвался громовым неудержимым хохотом и очищающими волнами покатился по площади, перехлестывая через дома, улицы и города.
Когда на подстанции какой-то умник додумался отключить электричество, погасли экраны и весь город погрузился во тьму, это уже не могло ничего изменить в судьбе запертых в подвале Дома с химерами людей.
Хотя они об этом еще не подозревали.
Эпилог
Несмотря на неоднократные беседы с прокуратурой представителей ФБР, дело в отношении Дениса Гребски прекращено не было. Прокуратура даже вознамерилась отправить Дениса на время следствия в тюрьму, так как ей стало известно о поездке Гребски в Россию. Но адвокат Рон Лоренсон смог убедить судью Буллока не изменять меру пресечения и оставить его под залогом, что тот и сделал.
Прокуратура смирилась с этим решением и с удвоенной энергией занялась поисками обличительных доказательств вины журналиста. Правда, представители обвинения в последний момент убрали эпизоды с убийством Зои и похищением Татьяны.
По совету адвоката, Денис отказался давать показания, а в суде они предъявили множество доказательств, снимающих с него большинство обвинений. Пригодились диктофонные записи, сделанные Денисом во время его разговоров с бандитами, где они рассказывали, как и что происходило. Несмотря на активные возражения обвинения, судья Буллок признал эти записи доказательными и приобщил к делу. Конечно, было бы хорошо иметь живых свидетелей, но Сазон был убит в тюрьме, а Камо умер от инфаркта в больнице при весьма подозрительных обстоятельствах. Об этом, а также об аресте Алекса Хачило рассказал в своих показаниях агент Берри Вайт, привлеченный защитой в качестве свидетеля. Татьяна, привезенная в судебное заседание из следственной тюрьмы, руководствуясь непонятными соображениями, дала показания, благодаря которым всем стало ясно, что Зоя Рафалович была убита по указанию Хачило.