Денис ушел, однако через пару дней наведался снова. Они поболтали как старые приятели, оба ощутили, что между ними возникла взаимная симпатия, оба не стали противиться своим желаниям, а потому вечером того же дня оказались в ресторане, потом у Дениса, потом в постели.
То ли оттого, что у Татьяны давно никого не было, то ли оттого, что Гребски был на редкость чутким и нежным любовником, заботившимся, в отличие от большинства мужчин, больше о женщине, чем о себе, но они стали встречаться. У них вошло в обычай, если оба были не заняты, встречаться по пятницам. Иногда проводили вместе весь уикенд. Стали появляться вдвоем на чужих семейных торжествах и деловых банкетах, куда довольно часто приглашали Гребски.
«Покровитель», конечно же, узнал о ее связи, но ничуть не возражал. Потрепал по щеке, пожелал счастья и посоветовал не забывать, кто ей помог в трудное время.
Она заверила, что никогда ничего не забудет, и с головой окунулась в роман с журналистом. Связь эта нисколько не тяготила Дениса, но, читая его романы, Татьяна начала понимать, что, кроме той жизни, которая была на поверхности, на виду, у Дениса была еще и другая, куда ее не допускали. Татьяна восприняла это как данность. Она была умной женщиной и без нужды не лезла в ту другую жизнь, интуитивно чувствуя, когда нужно остановиться и промолчать. Она понимала, что Денис ценит такое отношение, как понимала и то, что, будь у него хоть малейшее желание дать себя закабалить, он наверняка передал бы ключи от собственных кандалов именно ей…
Денис ждал возле дома. Когда она остановила машину, уселся рядом, поцеловал ее и нежно провел ладонью по щеке:
— Как дела?
— Не дождутся, — отозвалась Таня. Это была их старая шутка. — Рванули?
— Еще как!
Ресторан был хороший, кухня — замечательная. Они ели суши и еще кучу всяких вкусностей, названия которых Татьяна не могла запомнить. Пили теплое саке, слушали прекрасного пианиста, игравшего не японские мелодии, как можно было предположить, а вполне американский блюз, целовались и дурачились, чем вызвали неодобрительные взгляды японской семьи за соседним столиком.
Дома у Дениса Таня, продолжая дурачиться, резко сбросила туфли, улетевшие под потолок, и плюхнулась прямо на пол, благо был он ворсистый, мягкий и теплый.
Денис включил проигрыватель, из которого полилась песня: «…Для меня ты стала роковая, женщина с печальными глазами…»
Он быстро скинул одежду, оставшись в узких плавках. Таня, лежа на спине, смотрела на него широко раскрытыми глазами, чувствуя, как теплой волной начинает накатывать возбуждение. Денис опустился рядом, легко провел пальцами по ее ноге, отчего стало приятно и немного щекотно, коснулся колена губами. Губы его ласкали ногу, спускаясь все ниже, а когда он стал целовать ее пальцы, она застонала и выгнулась, как тогда, когда это произошло в первый раз, — ее никто и никогда так не целовал.
Денис бережно стянул с нее трусики, коснулся губами лобка, нежно поцеловал, раздвигая губами влажную складочку, и вдруг впился в нее так, что она не смогла сдержать гортанного крика. Но не отпрянула, а, наоборот, подалась к нему и раскрылась, двумя руками обхватила голову и вжала его лицо в свое тело…
До него она не испытывала такого острого, почти болезненного наслаждения, хотя мужчин в жизни Татьяны было немало.
Потом он ласкал ее всю: от кончиков пальцев ног до мочек ушей, и теплые волны, повинуясь его рукам и губам, то усиливались, то ослабевали, но, ослабевая, не исчезали совсем, а становились предвкушением нового наслаждения, которое не заставляло себя ждать.
Татьяна испытывала первый оргазм еще до того, как Денис входил в нее. Такое у нее бывало только с ним и стало их обычной практикой.
Глава 4
Какими бы изощренными и долгими ни были минуты блаженства, умело растянутые в часы, они рано или поздно заканчиваются, и наступает утро с его неизбежными заботами.
Проснувшись, Денис выпил чашку растворимого кофе, чтобы шумом кофемолки не разбудить Татьяну, любившую после бурной ночи поспать часов до одиннадцати. Настроение его было прекрасным, как всегда после хорошего секса без неприятных неожиданностей и каких-либо обязательств. Суббота, раннее утро, тишина, спокойствие океана за окном.
Он тихонько сел за компьютер, чтобы поработать над романом, который уже начал его «доставать» тем, что никак не хотел заканчиваться, а указанное в контракте время сдачи его в издательство подкрадывалось все ближе. В какой-то момент он утратил контроль над героями, сюжет стал раскручиваться сам собой, независимо от автора, и он ничего не мог с этим поделать, кроме как следовать за героями и описывать поступки и чувства, которые имели место быть в нереальном мире его компьютера.
Через час Денис, чтобы немного отвлечься, решил проверить почту. Вернее, почитать, что пришло. По старой привычке почта у него проверялась автоматически каждые несколько минут.
«Денис!!! Ты мне нужен очень срочно!!! Экстренно! Пожалуйста… Если не позвонишь сегодня, позвони рано утром. Я боюсь. Я не понимаю, что происходит, но если это то, что мне кажется, то я боюсь. Поверь, это не бабская истерика, это серьезно! Пожалуйста! Зоя».
Гребски нахмурился. Вчера, прослушав сообщение на автоответчике с просьбой позвонить, он честно набрал ее номер несколько раз, но телефон был занят.
Он снова позвонил. Трубка отозвалась уже знакомыми короткими гудками. Денис попытался дозвониться Зое на мобильный, но результат был тот же, с той лишь разницей, что гудки были длинными.
Что могло произойти у этой пухленькой, с виду беззаботной блондинки, которую он знал очень давно? Они познакомились в Лос-Анджелесе, на «капустнике», в одном из русских домов. Она тогда, а это было лет восемь назад, только приехала с Украины, жила в Нью-Йорке на Брайтоне и оказалась в Лос-Анджелесе случайно. Зоя была наивна, и наивность эту легко выдавали огромные голубые глаза, смотревшие на Дениса с обожанием. Она глядела на него как на некое недоступное божество, вздыхала украдкой, слушала в чистом благоустроенном гараже гостеприимного дома устроителей капустника какие-то глупые и бездарные его стихи.
Потом они целовались, потом он увез ее, и они долго гуляли вдоль океана, а уже на рассвете занялись любовью на песке под лучами рассветного солнца.
В течение нескольких месяцев они встречались, когда Гребски по делам оказывался в Лос-Анджелесе, куда Зоя перебралась из сумрачного Нью-Йорка. Как часто случается, бурная связь незаметно растворилась в потоках будничных дел и забот, но, как это случается не очень часто, они дружили и регулярно перезванивались на протяжении всех этих лет. Замуж Зоя, или, как ее называл Денис — Заинька, не вышла, вела свободный образ жизни деловой женщины. А три года назад перебралась в Сан-Франциско.
— Жара надоела! — решительно сообщила она, появившись на его пороге как-то утром. — Буду жить у вас, в Сан-Франциско… Не пугайся, не у тебя. Я уже дом присмотрела на Олимпусе. Вид — потрясающий!
Такой дом Заинька могла себе позволить, являясь одним из лучших специалистов по налогам в Калифорнии. Так же быстро и решительно она открыла свой офис в одном из престижных мест в деловом центре города.
Народ эмигрантский платить налоги не особенно любит. Английский язык учить — тоже. Правда, даже в совершенстве владея языком, объяснить «тупому американцу», что ты хочешь не только не заплатить налоги, но еще и возврат от государства получить, — задача не просто деликатная, но и в принципе бесперспективная. У американцев мозги совсем иначе уложены в черепную коробку. Они, в массе своей, законопослушные граждане и примерные налогоплательщики. И этим не только гордятся, но и чуть что начинают права качать: «Мы налоги платим, подай нам то, подай нам это…»
Заинька для своих клиентов ничего незаконного не делала. Досконально зная материал, она на вполне законных основаниях, и вообще достаточно гибких, а в Калифорнии особенно, выполняла свою работу так, что клиент был доволен и в следующий раз приходил сам и приводил имеющего серьезный бизнес приятеля. Клиентура разрасталась как снежный ком. А с ней росло и Зоино благосостояние.