— «Алые паруса».
— Разве я вам дарил эту книгу? Я с тех пор ее не перечитывал…
— Возьмите, перечитайте.
— Это чудесно! — обрадовался он и крепче стиснул Надину руку. — Я хоть сейчас.
Надя пообещала принести книгу, задумалась, спросила:
— А Николай как живет?
— Чем он вас так заинтересовал? — удивился Плетнев. — Мы жили с ним три года в одной комнате. Он за это время кое в чем преуспел, кончил техникум, руководит сменой. Но это, как мне кажется, ненадолго. Скоро, Надя, придет такое время, когда подобные места будут занимать люди только с высшим образованием. Пока у нас кадров мало, а он парень из рабочих — в этом его преимущество. А потом он снова станет к станку и будет стоять рядом с Бабкиным, — есть у нас такой общий знакомый.
— Я знаю, — улыбнулась Надя.
— И Бабкина знаете? Боже!
— Я только слышала… Мне одна девушка о нем говорила, она когда-то дружила с ним.
— Ах, вот как! Ну, а не завидую ей, — усмехнулся Плетнев. — Так вот… будет он стоять рядом с Бабкиным у станка, но чувствовать себя будет много хуже. Вы спросите, почему? Да потому, что Бабкина это вполне устраивает, он весьма доволен своей жизнью. А Леонов, после того как он побывает в маленьких начальниках, вряд ли удовольствуется положением обыкновенного рабочего. Одним словом, перспектива у него незавидная… Да, Надя, учиться — обязательно. Давайте уговоримся: вы будете учиться! Я от вас не отстану…
В учебном комбинате, куда обратился Плетнев, сообщили, что на коксохиме открываются двухгодичные курсы повышения квалификации. Он поспешил обрадовать Надю.
— На первое время вполне достаточно. Конечно, инженером вы сразу не станете, а техником — да.
— Оправдаю ваши слова.
— Вы хотели сказать — доверие?
— Нет, слова. Помните, вы сказали там… в парке, что я — техник…
— Вы все еще помните? — засмеялся Плетнев. — Уверяю вас, я сказал то, что думал… Но не в этом сейчас дело. Я вам категорически, — Плетнев подчеркнул, — категорически советую. И немедленно. Не бойтесь. Экзаменов никаких. А трудно будет — помогу. Если я Леонову помогал, то вам — тем более…
— Вы помогали ему, правда?
— Почему вы сомневаетесь?
— Нет… — запнулась Надя, — я не сомневаюсь, я спрашиваю…
Плетнев посмотрел на нее внимательно.
— Вам, возможно, кажется, что я плохо отношусь к нему? Если так, то вы несправедливы ко мне. Я отношусь к нему, как и ко всем, вполне доброжелательно. Мне с ним делить нечего, завидовать тоже нечему. Пути у нас разные. Мой путь самый верный — совершенствование! Я хочу, чтобы и вы пошли по этому пути. Но должен сказать, что я отношусь к вам не так, как ко всем, не так, как к Кольке Леонову, — он улыбнулся и заглянул ей в глаза. — В этом случае я немножко пристрастен. Нет, простите, не то хотел сказать… Я хотел бы… Впрочем, надо ли забегать вперед? Всему свое, как говорили древние… Сейчас мне просто очень-очень хорошо. Но мы заболтались. И вам пора. Не теряйте ни одной минуты. Соберите все справки и завтра же в учебный комбинат. — Плетнев украдкой погладил ее руку. — Смелее!
«Конечно, он не похож на принца из «Алых парусов», — улыбнулась Надя, когда осталась одна, — но он честный и добрый».
Николай запретил себе думать о Наде.
Он приходил на работу задолго до начала смены и давал задания бригадирам, первую половину дня проводил в самом цехе, у станков, в обеденный перерыв находился постоянно в конторке, на тот случай, если кому из рабочих потребуется с ним переговорить, и только во второй половине дня, ближе к вечеру, снова садился за свой чертеж. Вечерние часы были самые трудные в жизни Николая.
Попробуй работать, завоюй почет, славу, докажи им! Вот Стаханов, шахтер… Еще вчера никто о нем и не слышал. А сегодня вся страна говорит. Возможно, что ему было еще труднее. В жизни случается всякое… надо все пережить… А что, если бы у него, у шахтера-богатыря, было с любовью такое? Хватило бы силы поднять на-гора сто тонн угля?
Николай задумался. Неожиданная мысль показалась ему ребячьей. Он вздохнул и придвинул чертеж.
Но пришла другая, тревожная мысль: получается, что он, Николай, никому не известный человек, равняет себя со Стахановым? Что это? Мальчишество? Зазнайство? Или уверенность? А почему бы и нет?! Ведь бывает же так, что человек сам беспристрастно и верно может оценить свою работу. Будь на его месте кто-то другой, ну, хотя бы тот же Бабкин или даже Плетнев, Николай не побоялся бы назвать его усовершенствование настоящим изобретением, да к тому же еще значительным. Получается, что вместо одного станка три работают. Значит цех втрое оснащенный, втрое сильней… Но пусть об этом скажут другие.