— Сомовка. Будете швартоваться?
Сомовка — ближайшая пристань. Но ответа не слышу. Чей-то бас, окая по-горьковски, нарастает до мощного форте:
— И вам, Василий Григорьевич, желаю счастливого пути и…
— Сомовка! Сомовка!
— … и крепкого здоровья, — упрямо заканчивает бас.
Тесно в эфире, и на Волге тесно. Из Горького мы вышли друг за другом с малыми интервалами: два огромных туристских теплохода с москвичами, один пассажирский теплоход ярославской линии и впереди наш "Клемент Готвальд", направляющийся к Астрахани. Тянемся цепочкой, без обгона, как караван во льдах. И все сбавили ход. Перед нашим носом буксир "Ямал" толкает баржу. Он бы и рад пропустить весь хвост, да никак не получается: судовой ход узок, а навстречу катится и катится непрерывный поток судов.
По бортовым и мачтовым огням Владимир Александрович Бетко, наш капитан, определяет встречных:
— Танкер. Толкач с сухогрузной баржой. Пассажирский. Еще пассажирский. Танкер.
Световыми импульсами, ослепительными и короткими, словно вспышки фоторепортерских блицев, суда договариваются, какими бортами расходиться. Это немой язык рабочей навигационной ночи. Он сдержан и точен. А тем временем в эфире накаляются страсти. Не каждый капитан годится в дикторы, у некоторых скороговорка, у других, должно быть, микрофон барахлит. Удивительно, что наш Владимир Александрович будто и не слушает перекличку, но каким-то чудом вылавливает из этого неумолчного говора и бормотания ту информацию, которая имеет отношение к "Готвальду". Тогда берет микрофон и сам вступает в переговоры. Слух у него особый, что ли?
— Привычка, — смеется капитан. — Вот как мать слышит плач своего младенца и мигом просыпается, а так хоть из пушки пали.
Тем временем благополучно разминулись мы со всей встречной пятеркой. Правда, далеко впереди огни еще одного встречного.
Теперь "висим" почти за кормой у толкача.
— "Ямал", я "Клемент Готвальд", как с обгоном?
— "Готвальд", давайте по правому борту готовьтесь. Хватит вам места?
— Я — "Готвальд", вас понял.
— Только не спешите. Повремените малость.
Наш капитан вполголоса ругается, прикрыв микрофон. "Ямал" слишком осторожничает, должно быть, его капитан не очень хорошо знает плес. А разговоры слышит весь "хвост", и теперь нас в свою очередь запрашивают сзади: скоро вы там со своим толкачом?
— Белый пройду и начну убавлять ход, — неуверенно отвечает всем сразу капитан "Ямала", и мне кажется, я слышу вздох: вот, мол, пристали, жизни не дают, заставляют идти на риск.
— Ну, давайте, пропущу, — слышим мы через минуту. "Готвальд" сразу прибавляет ход. Наша громада нависает над толкачом и его баржой.
— Вы только потихоньку, — слышим оттуда.
— Вот черт, — возмущается Владимир Александрович. — Ему море подавай!
Толкач остается позади, мы резко подаемся вперед и впритирку проскакиваем между встречным танкером и сияющим огнями палуб нашим близнецом, стоящим у берега.
— Это "Гастелло" у Сомовки, должно быть, не может вклиниться на судовой ход. Одним словом, "кто последний, я за вами".
Проходит еще час — и все те же волнения и те же разговоры. За нами идут наши верные спутники, не обгоняя друг друга, но и не пропуская никого вперед. А встречный поток по-прежнему густ, ночь расцвечивает Волгу огнями, не столько манящими, сколько предостерегающими и настораживающими. До рассвета еще далеко. Время остановилось для меня, и я малодушно покидаю рубку к удовольствию капитана: ему даже молчаливый посторонний — помеха.
Это обычная летняя ночь, темная, но ясная, звездная. А ненастные, с дождями и туманами? Октябрьские, наконец, когда к закрытию навигации напряжение на реке особенно нарастает? Каково капитанам под ледостав водить здесь большие корабли по извилистому, капризному фарватеру?
Около двадцати лет назад Федор Иванович Панферов в очерке "Сказание о Поволжье" привел диалог с начальником Волжского пароходства:
"Естественно, задаем ему обычный вопрос: "Как у вас дела на Волге?" — и ждем обычного ответа: "Хорошо. А как же?" Да, в самом деле иного ответа и ждать нельзя.
И вдруг натыкаемся:
— На Волге? Да Волга нас уже не тревожит. Нас тревожит, волнует и заставляет ночи не спать совсем другое, — отвечает Александр Васильевич и морщит лоб.
— Тогда что же вас тревожит, если не Волга?
— Моря.
— Какие моря? Каспийское, Черное? — опять недоуменно спрашиваем мы.
— Рыбинское, Горьковское, Куйбышевское.
— Почему?"
Из ответа начальника пароходства следует, что волгари, за сотни лет привыкшие к перекатам и мелям, нелегко приспосабливались к морям. С одной стороны — "шествуй свободно", с другой — "но не на том транспорте. Флот Волги оказался малопригодным к новым условиям. "Волга нас научила одним приемам, а моря заставляют творчески думать и из волгарей перестраивают нас в моряков", — так закончил разговор начальник пароходства.