— Да, туда мы уже не попадём. Там остались наши романтические помыслы, — грустно продолжил я. Саша махнул рукой, прощаясь или отмахиваясь, «той стороне», где стены зданий, углы домов уже слегка сияли, тронутые холодным, восходящим из‑под арок светом. Мраморная ночь сменялась днём. Через минуты из дымчатого воздуха, куда ни взгляни, во всю длину набережных обозначились фосфорические линии крыш, отделяющие жилища людей от неба. И весь город замер в лучшем своём утреннем наряде, таком приятном для глаз.
«В Петербурге мы сойдёмся снова… На Васильевский остров я приду умирать…» — прошептал Саша.
«Туда, где был унижен, он прийти не сможет»… — подумал я.
В белые ночи июня семидесятых годов Саша покинул бывшую северную столицу нашего государства.
Что в той стране ему удастся встретить?
После долгой разлуки, в продолжение которой мы время от времени обменивались письмами, уже после «перестройки» я приехал в Америку по приглашению Колумбийского университета.
Осуществились мои детские мечты: я в Америке! Саша меня встречал, он прилетел с берега другого океана.
— Вот и свиделись! Мой друг! Какие прыжки судьбы! Как в детстве мы фантазировали, что обладаем тайной, и никто ни в школе, ни во дворе не подозревает о наших путешествиях. Разве наша фантазия не уводила нас неизвестно куда. И вот теперь она стала действительностью! Так вот мы и оказались на необитаемом острове.
— Как я рад, — сказал он, — что ты приехал! Я так давно этого ждал. Разумеется, я думать не думал, что увидимся, что будет такая острая радость снова встретиться. Это больше чем ожидание, это удивительное явление Виктора в Америке.
Нам хотелось о многом поговорить, и нам не нужно было отыскивать предметов для разговора.
Я заметил в нём кое–какие перемены. Мне показалось, что в нём появилась какая‑то рассеянность. А может быть, это только прошедшее время так отражается на нас, всё— таки мы — «земную жизнь дошли до середины». Саша, будто уловив мои мысли, прочёл:
Мы обошли все прямолинейные улицы Нью–Йорка. Я наслаждался самыми маленькими обыденными радостями: новыми улицами, новыми лицами, новым языком и слушал Сашу.
— Витя, я был так взбудоражен, что как только перелетел через советскую границу то, ты не поверишь, мои часы, «Родина», которые я купил с первой зарплаты, остановились… Сразу поверил, что психологической энергией можно заставить двигаться любые предметы, а под давлением свободы так начинаешь крутиться по всем направлениям, что думаешь, не задохнуться бы, надышавшись свободы. В Новом Свете я повис в воздухе, не принадлежа ни к какому классу, ни к какому обществу… Как ты знаешь, пришлось всё начинать заново, вновь идти в университет, вновь превратиться в ученика и вновь получать звание. Я встретил Эвелину ещё в Италии, можно сказать, по дороге, сразу сказал ей, что возлюбленную Бальзака тоже звали Эвелина, и с имени началось наше знакомство. Она мне поначалу много помогала, женщины в иммиграции гораздо быстрее приспосабливаются и ориентируются. Родился сын, я тебе писал, что он у нас не совсем здоров, у него есть проблемы, он почти не слышит и учится в специальном интернате.
Тут Саша несколько сник, замолчал и после минутной задумчивости продолжал:
— Витя, хорошо бы одновременно вдыхать воздух двух стран. Я себя чувствую причастным к русской культуре. Конечно, что‑то становится чужим, изживается, но никак не искореняется «русский дух притяжения», или по— простому — «коммунальность». Коллективное сознание. Эмиграция — это трагедия, и, может быть, когда‑нибудь углублюсь в эти дебри и напишу что‑нибудь.
Мы говорили и не могли наговориться.
— Я тоже понял, что попал в другой жизненный круг, — поделился с ним своими первыми впечатлениями.
— В первый визит в университет я встретился с профессором Ф. и рассказал ему свой взгляд на романтизм. Он так внимательно меня выслушивал, заинтересованно поддакивал, я рассказывал и рассказывал, увлечённый взаимопониманием, и после того, как я закончил, этот знаменитый профессор говорит: «Это всё очень интересно, но я совершенно не согласен с вашей точкой зрения».
— Эта американская толерантность, с одной стороны приятна, — говорит Саша, — а с другой это граничит с равнодушием. Что‑то утрачено в этой прогрессивной Америке. Как тут преклоняются перед невеждою, так стараются снискать расположение людей, лишённых всякого образования, низкого происхождения, людей из подворотни, что иногда кажется что ты попал не цивилизованную страну, а в дикую «Банана репаблик». Голос обыкновенного большинства, лестью народу все пытаются сыскать себе популярность.