Дэвид Гриф увел его, а наутро он наставлял Пенкберна на путь истинный. Происходило это на палубе «Киттиуэка» и нисколько не походило на воспитательные приемы детского сада. Гриф просто-напрасто молотил по Пенкберну кулаками и оттрепал его так основательно, как никто никогда еще не колотил его.
— Во спасение вашей души, — выразительно приговаривал Гриф при каждом ударе. — Во благо вашей матушки, во благо вашего будущего потомства. На благо мира, вселенной и всего человечества. А теперь, чтобы вы хорошенько усвоили урок, давайте начнем сызнова. Это во спасение вашей души, это во благо вашей матушки, это во благо маленьких детей, о которых вы еще не думали и которые не родились, во благо их матери, которую вы когда-нибудь будете любить ради этих детей, если только мне удастся восстановить в вас мужество моими заботами. Ну-ка, принимайте ваше лекарство, я еще не покончил с вами. Я только начал. Есть еще много других резонов, к пояснению которых я сейчас перейду.
Смуглые матросы, чернокожие повар и поварята смотрели и скалили зубы.
Для них эта сцена была одним из таинственных и непонятных поступков белого человека. Помощник Карлсен мрачно одобрял приемы лечения, которые применял его патрон, в то время как судовой приказчик Олбрайт просто забавлялся, смеясь в усы. Они оба были людьми моря, жили суровой жизнью. С алкоголизмом — как в себе, так и в других — им постоянно приходилось сталкиваться, это была проблема, которую они привыкли разрешать средствами, еще не изученными в лечебных заведениях на суше.
— Юнга! Ведро холодной воды и полотенце, — приказал Гриф, покончив с Пенкберном. — Два ведра и два полотенца, — прибавил он, посмотрев на свои руки.
— Хорош, нечего сказать, — обратился он к Пенкберну. — Вы все испортили. Я совершенно изгнал из вас яд, а теперь от вас изрядно несет спиртом. Придется проделать все сначала. Мистер Олбрайт, видели вы груду старых цепей на набережной около пристани? Разыщите их владельца, купите цепи и перевезите на судно. Там около ста пятидесяти фатомов. Пенкберн! Завтра с утра вы займетесь очисткой цепи от ржавчины. Когда вы покончите с этим, вы отделаете цепь наждаком. После этого вы ее окрасите. И никакой другой работы вам не дадут, пока цепь не будет как новая.
Алоизий Пенкберн покачал головой.
— Отказываюсь. Провались остров Фрэнсис ко всем чертям со всем моим добром! Довольно с меня вашего рабовладельческого поведения. Будьте любезны немедленно высадить меня на берег. Я — белый. Вы не имеете права так обращаться со мной.
— Мистер Карлсен, присмотрите, чтобы мистер Пенкберн оставался на судне.
— Я готов вас избить за это! — закричал Алоизий. — Вы не смеете задерживать меня.
— Я могу вам дать еще новую потасовку, — возразил Гриф. — И слушайте вы, опившийся щенок, я буду дубасить вас, пока выдержат мои кулаки или пока вы сами не попроситесь отбивать ржавчину с цепи. Я взялся за вас, и я сделаю из вас настоящего человека. Хотя бы мне пришлось убить вас для этого. А теперь идите вниз и переоденьтесь. И сегодня же после обеда берите молоток. Мистер Олбрайт, поторопитесь доставить цепь на судно. Мистер Карлсен, пошлите за ней шлюпку. Наблюдайте за Пенкберном. Если он начнет качаться или дрожать, дайте ему глоток, но небольшой. После вчерашней ночи ему, пожалуй, без этого не обойтись.
VВ течение остального времени пребывания «Киттиуэка» в Алии Алоизий Пенкберн сбивал ржавчину с цепи. Сбивал он ее по десять часов в день. И во время долгого перехода до Гилбертовых островов он продолжал колотить ржавую цепь. Затем пришла очередь наждачной бумаги. Сто пятьдесят фатомов — это составляет девятьсот футов, и каждое звено этой длинной цепи было вычищено и отполировано, как никогда раньше. А когда цепь вплоть до последнего звена была два раза покрыта слоем черной краски, Пенкберн заговорил.
— Подваливайте работу погрязнее, — объявил он Грифу. — Скажите только, и я примусь за работу над другими цепями. Вы можете не беспокоиться обо мне. Я больше не возьму в рот ни капли. Теперь я займусь тренировкой. Вы посбили с меня форс, когда меня отдубасили, но разрешите мне заметить вам, что ваш перевес временный. Тренировка! Я буду тренироваться, пока не стану во всех отношениях таким же крепким, таким же чистым, как эта цепь. И когда-нибудь, мистер Дэвид Гриф, где-нибудь и как-нибудь я вздую вас не хуже, чем вы меня. Я искромсаю вам физиономию до того, что ваши собственные негры не признают вас.